При последней мысли Гордоксева задумалась. Оставив Некраса толковать с Асмундом и боярами, она поднялась к себе, а там, в затемненной опочивальне, с прикрытыми от жары ставнями, она опустилась на колени в красном углу, где на особой подставке перед горящей лампадой стояли деревянные изображения богов-охранителей. Это были небольшие резные фигурки, все узнаваемые: Перун-громовержец с посеребренной головой и золотыми усами, Велес со змеиной чешуей, Макошь в надвинутом на лоб плате и с рогами по бокам, и Лада – самая тонкая и безликая фигурка, только узор цветочный чуть виден. Каждому из богов Гордоксева помолилась отдельно. Перуна просила о силе ратной, Белеса о мудрости и удаче, Макошь о милосердии, а Ладу… Попросила Ладу хранить ее любимого, а потом о том, чтобы заронила нежная богиня любовь в сердца ее дочери и князя Игоря. Ибо хотя княгиня и видела, какой норов у сына Рюрика, но понимала, что и Светорада ничего не делает, чтобы добиться расположения жениха. А ведь если она пожелает… Гордоксеве очень хотелось верить, что и ее дочку не обойдет счастье любви. Только волновалась, что не на того устремлены взгляды княжны.

Размышляя об этом, княгиня спустилась по ступеням на галерею, остановилась, взявшись обеими руками за резные столбцы-подпоры, соединенные наверху красивой аркой. Вздохнула глубоко. Если глянуть, такое здесь все родное, привычное, дорогое. И высокое резное крыльцо, и эта галерея, и широкий двор с аллеей старых елей, за которыми мощно выступают въездные ворота под срубной башней. Все здесь сделано с толком, с упованием на долгую счастливую жизнь, какую она и прожила подле Эгиля, детей растила, вникала в дела управления… Теперь же тревожно ей. И за мужа, и за старшего сына неугомонного, и за младшего: хоть и выздоравливает, да волхвы на него глаз положили, намекая на древние законы, по которым от недорода и мора можно спастись, только пролив на алтарь лучшую кровь, да и за Светораду ей неспокойно – не понимает, что к тому душой тянется, не того привечает.

Со стороны гридницы еще долетал гул голосов, однако люди уже расходились. Боярин Некрас прошествовал, не заметив княгиню, не отвесив поклона. А потом и голос Светорады прозвучал, вернее, ее смех. Оглянувшись, княгиня увидела дочь – разумеется, со Стемкой. Они появились на галерее, веселые и оживленные. Они всегда смеялись, когда были вместе, вечно перешучивались и подзадоривали один другого. Сейчас же шли с луком и стрелами. Стемка нес тулы стрел и свой тугой короткий лук, а Светорада – лук подлиннее да попроще, смоленской выделки. Вот же надумала стать стрелком, допекает Стему, чтобы научил ее. А ведь Эгиль рассказывал Гордоксеве, как брал с собой дочь на охоту и обучал стрельбе из лука. Светорада прикинулась, что не умеет стрелять, лишь для того, чтобы Стема уделял ей больше внимания, чтобы чаще проводить с ним время, не отпуская от себя рынду. И с чего бы это, если вспомнить ту старую историю с сыном Кудияра…

– Светорада! – окликнула мать княжну. – Поди сюда, дело есть.

– Что, родная?

В голосе княжны была досада на то, что оторвали ее от Стемки. Гордоксева жестом велела дочери следовать за ней, и девушка, отдавая лук, что-то шепнула Стеме, за ухо потянула игриво. А ведь вокруг столько людей, столько глаз! И Гордоксева еле удержала готовый вырваться гневный окрик.

Они обогнули выступы и крылечки главной хоромины и направились к той части внутреннего детинца, где уединенно высилась мощная срубная башня кладовой. Около нее всегда стоял дозорный с копьем, охраняя низенькую обитую полосами железа дверь. Княгиня Гордоксева, отыскав в связке ключей у пояса нужный, отперла тяжелый замок и, миновав темные глухие сени, долго возилась с другим замком у такой же толстой, обитой железом двери. Под ее округлый низкий свод вошли пригнувшись, затем поднялись по ступеням и оказались в верхней кладовой. Здесь было полутемно, только в приоткрытое наверху оконце вливался солнечный свет, в котором плясал рой пылинок. Светорада иногда приходила сюда, ей знакомы были и многочисленные окантованные медью лари и ларчики, стоявшие вдоль стен одни на других, и висевшие на колышках под крестовинами балок мешочки, и плотно закрытые и завязанные горшки на одной из полок. Это помещение всегда вызывало у нее тайное любопытство. Тут была бретяница – кладовая, где хранилось все самое ценное, чем владели ее отец с матерью; здесь можно было увидеть дивное хазарское зеркало из полированного серебра, вдохнуть аромат редкостных благовоний, подержать в руке немыслимые драгоценные камни. Однако в этот раз Светорада ощущала только легкое раздражение, оттого что мать привела ее сюда, и по лицу княгини было видно, что Гордоксева не просто так пришла с дочерью в бретяницу. Однако княгиня неожиданно стала приветливой.

– Тебе ведь любопытно будет узнать, что мы с отцом выделим тебе в приданое, не так ли?

– Это как боги святы, – ответила княжна фразой, которую много раз слышала от Стемы. Да и княгиня тоже слышала. Нахмурилась.

– Ты хоть сейчас про Стемида-то не думай. Приданое твое хочу показать. Аль не интересно глянуть? Для любой девицы посмотреть на свое приданое – все равно что жениха приворожить.

– Приворожить? – насмешливо фыркнула Светорада, окидывая взглядом богатства бретяницы. – Да куда он от меня денется, жених-то? Мы повязаны с ним, повязаны именно тем приданым, которым ты меня сейчас завлечь хочешь. Или я не слышала, о чем сегодня в гриднице толковали, чем надо откупиться от угров? Золотом из моего приданого, вот чем. А еще одна часть приданого уже ушла в уплату варягам, которые пошли походом на тех угров. И теперь мы с Игорем связаны тем золотом не менее, чем Морена цепью, выкованной для нее Перуном.[95]

– Ох, как ты заговорила, Светорада-княжна! – развела руками Гордоксева. – Игорь, вишь, у нее в руках, как обручальный перстенечек на пальце, – если сама не стряхнешь, никто не заберет. И разве не глупа ты, что такого жениха не ценишь?

– Такого! Ах, такого! – воскликнула княжна, взмахнув рукой так, что ее коса отлетела назад, а на груди звякнули подвески оберегов. – Да знаешь ли ты, какой он?

И уже открыла было рот, готовая выплеснуть обиду от случившегося вчерашним вечером… но сдержалась. Их союз с Игорем уже не разорвать, так зачем родимой печалиться, зная, что дочку отдают лихому и не уважающему ее человеку? Ее отношения с Игорем… только ее отношения. Лишь ей решать, как укротить недоброго жениха. А иначе получится, что она отступила перед надменным сыном Рюрика. И какая же из нее княгиня, ежели она ябедничать матери будет?

Гордоксева заметила, как дочь умолкла на полуслове, сдержав готовую сорваться фразу. Заметила она и другое: среди цепочек, бус и шнурков с оберегами в вороте рубахи княжны неожиданно ярко сверкнула алым редкая драгоценность. Откуда? И отчего раньше ее не было у дочки? И княгиня, словно не видя, как стушевалась княжна, взяла в руки тонкую плоскую цепочку, стала разглядывать изумительную работу и редкую окраску каплевидного рубина.