— Генерал, на линии полковник Морроу.

Полковник Мак Морроу командовал 24-й специальной тактической эскадрильей ВВС США, еще одним подразделением специального назначения, находившимся под эгидой Объединенного командования специальных операций.

Кутюр прошел к своему кабинету в конце комнаты и поднял трубку.

— Мак, извини, что разбудил тебя. Послушай, мне нужна пара «Черных ястребов». Они должны быть вооружены и готовы к проведению срочной эвакуации, и прошу поскорее. Может, они мне и не пригодятся, но если вдруг что, потребуются они сразу, ждать не получится. Они полетят в долину Панджшер, но это секретная информация. И еще подготовь пару ударных вертолетов «Кобра»[94].

Он вышел из кабинета и подошел к Меткалфу.

— Все готово, генерал?

— Да, — ответил Кутюр. — Я так все устроил, что к концу недели мы с вами точно станем безработными.

— Вы должны признать, генерал, операция «Стремительный налет» — смертельный приговор для Сандры.

Кутюр хмыкнул.

— Как бы то ни было, я пытался сказать президенту, что надо использовать DevGru… не слишком усердно, но пытался.

Панджшерское ущелье, Базарак

Как только последний из шестерки упал замертво, Гил поспешил к телам. Они лежали в семидесяти метрах от него. Один еще дышал, кровь хлестала из открытой раны размером с кокос в правом боку. Гил добил раненого ножом. Сбросив, на всякий случай, винтовку Драгунова в канаву, он снял с трупов шесть гранатометов и поспешил с ними в деревню. Он не собирался использовать их сейчас, но оставлять их не следовало: неприятель мог подобрать их и подстрелить Гила, когда он будет выбираться отсюда. До зоны эвакуации было целых три километра на север, и ему не хотелось лишних проблем по пути.

Он спрятал гранатометы за проржавевшим кузовом джипа, который кто-то поставил к задней стене одинокого дома, и направился к дому Кохистани. Одинокий часовой спускался по холму, проходя мимо окна дома, откуда струился свет, освещая дорогу. Мужчина поднял руку и помахал. Гил помахал в ответ и остановился, ожидая, пока тот не подойдет ближе. Он почувствовал, что может спокойно и безнаказанно находиться среди этих людей. Охранник приблизился еще на три метра, и Гил выпустил ему в глаз пулю 45-го калибра. Затем, затащив тело в зазор между домом Кохистани и соседней с ним хижиной, он проскользнул под навесом и заглянул в окно. На столе горела свеча, рядом стояла кровать, на которой спал лидер хезби, развернув на груди Коран.

Гил проскользнул через заднюю дверь и, прокравшись в комнату Кохистани, присел на стул возле его кровати. Пальцами он затушил пламя свечи и стал смотреть на мучителя Сандры через очки ночного видения. Потом убрал Коран на стол и тихонько тронул спящего за плечо.

Кохистани мгновенно проснулся и сел в темноте.

— Что такое? — спросил он по-пуштунски. Сидящий рядом Гил в своем тяжелом горном плаще напоминал Аасифу во мраке Грима Рипера. Он достал спички, чтобы заново зажечь свечу.

— Ты должна была постучаться, прежде чем войти.

Гил не понял ни слова. Он знал, что лидер хезби неплохо говорит по-английски, но Гил не позволил ему произнести еще что-то — Кохистани мог позвать на помощь, да и что можно сказать в такой момент? Американец вынул удавку из своей сумки на ремне и зажал в кулаке деревянные крючки. Удавка — оружие совсем не боевое, она действует тихо и безжалостно. Это орудие казни человека, который совершил политическое преступление. И Гил был уверен, что Кохистани заслужил право быть казненным по идейным мотивам.

Боевик чиркнул спичкой, и Гил по-кошачьи проворно затянул вокруг его горла петлю из куска рояльной струны, жестким рывком мгновенно перекрывая поток крови и кислорода в мозг. Кохистани схватился за удавку, выронив спички. Он отчаянно царапался, но бесполезно. Удавка впилась в горло, подобно яйцерезке. Гил уперся коленом о край кровати и продолжал сдавливать горло, но уже не так робко.

Пока лидер хезби медленно умирал в мучительной, сдавленной тишине, Гил прошептал ему на ухо:

— Меня послал муж Сандры, чтобы убить тебя. Я хочу, чтобы ты узнал это перед смертью.

В жестокой смертельной агонии Кохистани неистово дергался, его ноги бешено колотили по шерстяному одеялу. Гил резко потянул концы удавки с обеих сторон на себя, и рояльная струна прорезала горло прямо до позвоночника. Кишечник исламского лидера опорожнился, и комнату наполнила едкая вонь непереваренного дерьма.

Наконец, американец отпустил Кохистани, и тот свалился на кровать, сейчас же с ней свешиваясь. Из его разрезанной шеи хлестала кровь. Это было самое интимное убийство за все годы его службы, и даже когда он выскользнул ночным призраком из дома, Гил чувствовал: в нем что-то изменилось. Сердце наполнилось сжигающей ненавистью, не похожей на ту, что он испытывал раньше. К своему удивлению, он понял, что хочет уничтожить всех до единого в этой деревне. Он вспомнил об РПГ и отправился за гранатометами.

Гил оттолкнул от стены джип и стал вытаскивать гранату за гранатой, чтобы убедиться в их пригодности. Ему понадобится один гранатомет. Реактивные гранаты можно перенести на плече, если завернуть их в плащ. Гил оставил бы пепелище на месте деревни. В такие минуты никто не мог бы его остановить — он знал это и чувствовал, как закипает адреналин в крови. Эти фанатики-ослы — не настоящие солдаты. Это неумелые самозванцы, которые вляпались в современную войну, масштаб которой не могли себе даже вообразить. Как у них фантазии хватило хотя бы приблизиться к нему, если он всем им объявил войну? Он был сама Смерть, которая бродила среди них, даже не желая их убивать в наказание за грехи против человечества.

Война ли это в привычном смысле слова или же приступ жестокого и жгучего желания убивать всех без разбора, какое испытывал его отец во время войны во Вьетнаме, где жизнь превратилась в один непрекращающийся кошмар, сотканный из крови, смерти и разрушения? Убивайте всех, Бог признает своих![95]Были ли это игры разума, которые позволили обычно доброму и мягкому человеку стать безумным палачом женщин и детей?

Если так оно было, то Гил понял это сейчас на наиболее примитивном уровне из всех возможных. Ему еще не доводилось испытать чувство сильнее этого — жажды крови! Спецназовец сбросил плащ и собрался разрезать подкладку ножом Ka-Bar, как вдруг подумал о жене, о Мари. Внезапно он увидел ее дремлющей в кровати с легкой улыбкой на лице, какая обычно была у нее после занятия любовью. Его глаза наполнились слезами, и разум стал проясняться. Ненависть рассеялась, оставляя легкий налет стыда; он снова сконцентрировался на операции.