Я могла поклясться, что ощутила, как его пальцы дернулись в моих. Конечно, я понимала, это мое воображение. Но на миг я действительно подумала…

Его глаза открыты. Они же не были открыты раньше… вроде нет?

Я поднимаюсь на ноги, встаю над ним.

– Бен?

Уверена, что только что видела, как он моргнул.

– Бен?

Мне кажется я вижу, как его глаза пытаются сфокусироваться на мне. И вот он открывает рот, но не издает ни звука. Затем – «Джесс». Это чуть сильнее выдоха, но я определенно слышала, как он это проговорил. Затем он снова закрывает глаза, как будто очень, очень устал.

– Бен! – говорю я. – Давай. Эй. Сядь. – Это вдруг кажется мне очень важным. Я беру его под мышки. Его тело теперь мертвый груз. Но каким-то образом мне удается усадить его. Он наполовину наклоняется вперед, его затуманенные глаза не фокусируются, но они открыты. – О, Бен, – я беру его за плечи, – я не решаюсь его обнять, так сильно он травмирован. Слезы катятся по моему лицу; я их не сдерживаю. – Боже мой, Бен: ты жив… ты жив.

Я слышу, как за моей спиной хлопает дверь. Дверь на чердак. На мгновение я полностью забыла обо всем и обо всех.

Я оборачиваюсь. Твою мать.

Там стоит Софи Менье. Позади нее Ник. И хотя я еще не оправилась от всего произошедшего, я могу разглядеть, как переменился Ник. Лицо Софи – та же напряженная, ужасающая маска, что и всегда. Но взгляд Ника, когда он смотрит на Бена, выражает удивление, ужас, замешательство. На самом деле, единственный способ описать, как выглядит Ник, – так, будто он увидел привидение.

НИК

Второй этаж

Я сижу на чердаке, холод пробирает до костей. Услышав крики, я ринулся сюда, оставив Антуана в полубессознательном состоянии на диване, в квартире на третьем этаже.

Он здесь. Бен здесь. Выглядит плохо, но он сидит. И он жив. Этого не может быть. Это бессмыслица. Это невозможно.

Бен умер. Он умер в пятницу вечером. Мой бывший друг, мой старый товарищ по университету, парень, в которого я влюбился той теплой летней ночью в Амстердаме больше десяти лет назад и о котором я думаю до сих пор.

Он умер, и я виноват в этом, прошло уже сорок восемь часов, и я пытаюсь жить с этим горем и чувством вины, хожу еле живой.

Я смотрю на свою мачеху, ожидая увидеть отражение своего собственного шока на ее лице. И его нет. Похоже, она не очень удивилась. Она в курсе. Иначе с чего бы ей быть такой спокойной?

Наконец мне удается заговорить.

– Что это? – хриплю я. – Что это? Что, черт возьми, происходит? – Я указываю на Бена. – Это же невозможно. Он же мертв.

И я это знаю наверняка. У меня было достаточно времени, чтобы все осознать: невыразимый ужас, охвативший меня при виде этой безжизненной фигуры в самодельном саване. Он определенно мертв. Вся та кровь, что разлилась по полу и впиталась в полотенца: человек, потерявший столько крови, не мог остаться в живых. Но дело не только в этом. Три ночи назад мы с Антуаном спустили его тело по лестнице, вырыли неглубокую траншею и похоронили его в саду во внутреннем дворе.

МИМИ

Четвертый этаж

Это последнее, что я помню. После – темнота.

Было поздно, и я устала от всех этих мыслей, кружившихся в моем мозгу, но уснуть не получалось. Я не могла перестать думать о прочитанном. О том, что видела. О Бене – и моей матери. Я порезала все картины с ним. Но мне показалось, что этого недостаточно. Я все еще видела его там, в квартире, за ноутбуком. Но теперь все было иначе. Я знала, о чем он писал, и от одной мысли об этом мне снова стало скверно. Я никак не могла забыть, стереть это из памяти. Даже если пыталась в это не верить. Но я верила. Да, я в это на самом деле верила. Приглушенный голос, на который все переходят, когда обсуждают папины дела. То, что я слышала от Антуана. Во всем этом был какой-то ужасный смысл.

Бен подошел к окну и выглянул наружу. Я скрылась из виду, чтобы он меня не заметил. Затем вернулась к своему наблюдательному посту.

Он подошел к своему столу, глядя на свой телефон. Но потом поднял глаза. Повернул голову. Начал вставать. Дверь открывалась. Кто-то входил в комнату.

O – merde.

Putain de merde.

Черт. Что он там делает?

Это был отец.

Он не должен быть там.

Когда он вернулся? И что он делал в квартире Бена?

У папы было что-то в руках. Я узнала это: магнум[95] вина – он подарил его Бену всего несколько недель назад.

Он собирался…

Я не могла больше смотреть. Но в то же время не могла отвести взгляд. Я видела, как Бен рухнул на колени. Пока папа снова и снова поднимал бутылку. Я видела, как Бен откинулся назад, как упал на пол, как кровь, окрашивая все в красный, начала впитываться в его светлую футболку. И все это время я знала, что это моя вина.

Бен подполз к окну. Я наблюдала, как он поднял руку и ударил ладонью по стеклу. А потом одними губами произнес слово: «Помогите».

Я видела, как мой отец снова занес бутылку. И я знала, что сейчас произойдет. Он его убьет.

Я должна была что-то предпринять. Я любила его. Он предал меня. Разрушил мой мир. Но я любила его.

Я потянулась за ближайшим предметом, оказавшимся под рукой. А потом сбежала вниз по лестнице так быстро, что мне показалось, будто мои ноги даже не касаются земли. Дверь в квартиру Бена была открыта, над ним нависал папа, и я должна была остановить его – и возможно, тихий голос внутри шептал: этот человек, он на самом деле не твой отец. И он не очень хороший человек. Он совершил несколько ужасных преступлений. И теперь вдобавок собирается стать убийцей.

Бен лежал на полу, его глаза были закрыты. А потом я оказалась за папиной спиной – он не видел меня, не слышал, как я прокралась в комнату – с ножом для резки холста, маленьким, с острым-преострым лезвием, и я занесла его над головой.

А потом ничего.

А потом кровь.

Позже мне показалось, что я услышала голоса во дворе.

Я слышала скрежет лопат. Но это было глупо. Мама любит возиться в саду, но сейчас темно, ночь. Почему она сейчас этим занимается? Это не может быть реальностью: должно быть, это был сон. Или какой-то кошмар.

НИК

Второй этаж

Я помню, как вышел из папиного кабинета после того, как рассказал ему, чем занимался Бен, о чем он писал. Спускаясь по лестнице, я думал о выражении его лица. Едва сдерживаемая ярость. В памяти всплыли кошмары моего детства; если у него такое выражение лица, значит, пора прятаться. Но еще я испытал вспышку извращенного удовольствия. Разрушить образ Бенджамина Дэниелса. Показать папе, что он не так уж хорошо разбирается в людях; бросить тень на золотого мальчика, которого, он приблизил к себе, забросив собственных сыновей. Да, я предал Бена, но в гораздо меньшей степени, чем он предал меня и гостеприимство моей семьи. Он сам напросился.