Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Твой отец вычеркнул жену и дочерей из завещания?
– Три года, вплоть до его смерти, они жили отдельно. Моя мать бросила его. На то у нее имелись веские причины. Хотя, чтобы их понять, мне потребовалось время. И все же, вычеркнуть ее из завещания – одно дело, но мои сестры… – Дориан стискивает зубы и качает головой. – Он оставил мне значительное состояние и траст на получение образования. Однако им он не оставил ничего. Ничего. При жизни он выплачивал им еженедельное пособие, но после его смерти они оказались брошенными на произвол судьбы. Мама видела, как трудно мне приходилось дома. Из-за смерти отца я получил тяжелую травму. К тому же сверстники издевались надо мной только за то, что я его сын. Вот почему она отправила меня учиться в Бреттон. Я уехал прежде, чем они погрязли в нищете. В то время как я, благодаря трастовому фонду, купался в роскоши в элитной школе-интернате, моя мать работала до изнеможения, чтобы заботиться о моих сестрах. А когда она умерла, я был занят тем, что тратил упомянутый фонд на выпивку и бои. Вместо того чтобы вернуться домой, я последовал за глупой мечтой стать знаменитым боксером. Мечтой, которую начал презирать после того, как понял, как все могло сложиться, закончи я школу вовремя.
Я не нахожу слов, пока пытаюсь осознать все, что он сказал. Что его мать оставила его отца. Что он покинул остров из-за издевательств и насмешек. Что он ощущает вину из-за привилегии, которыми был наделен, в то время как у его матери и сестер ничего не было. У меня ком встает в горле, когда я смотрю на боль, отражающуюся в его чертах.
Дориан продолжает:
– Мама никогда не просила меня вернуться домой, не говорила, что больна. Сестры написали мне, что мама считала, будто мне лучше остаться в Бреттоне и никогда не возвращаться в Фейривэй. Все потому, что она помнила, какой тяжелой была моя жизнь до отъезда в школу. Они утверждали, будто она не говорила мне, что смертельно больна из-за большой любви ко мне. Но я не могу отделаться от мысли, что за этим кроется что-то еще.
– Что же?
– Она боялась меня. Потому что думала, что я буду таким же, как мой отец. – Дориан смеется, мрачно, без всякого веселья. – Она оказалась права. Будь она жива, точно возненавидела бы меня.
Я открываю рот, но не знаю, что сказать. Я хочу спросить, почему он думает, что его мать оказалась права. Он решил, что стал таким же, как его отец из-за чувства вины? Или он умело скрывает ту тьму, что, по мнению Совета Альфы, таится в нем?
Отчаянное желание узнать ответ ползет вверх по моей груди, туго сдавливая легкие. Это не должно для меня что-то значить. Я не должна хотеть услышать его ответ.
Все предельно ясно – если Дориан выживет, умру я.
Но сказанное сегодня вечером исказило мое представление о нем. Или, возможно, это представление было искажено раньше, а теперь начинает выпрямляться и проясняться. Как бы то ни было, услышанное вызывает головокружение, увлекая меня, как бурный поток. Осознание того, что, возможно, я не смогу сделать то, что мне было велено, не захочу спасать собственную жизнь…
Это осознание слишком мучительно, чтобы его выносить.
Глава XXXII
Добравшись до церкви, мы направляемся к первой, ведущей в переулок двери, и тихо входим. На мгновение мы останавливаемся, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. Когда не раздается звука шагов или любого другого шума, мы проходим через соседнюю дверь, ведущую во внутренний двор. Мое внимание настолько сосредоточено на противоположной стороне – на том, чтобы вернуться в свою комнату и разобраться в запутанных мыслях, – что я подпрыгиваю, когда Дориан обхватывает пальцами мое запястье. Я останавливаюсь и смотрю на него.
– Мне в эту сторону, – говорит он, указывая большим пальцем на дверь, через которую я помогла ему пройти прошлой ночью.
– Хорошо, – говорю я с вежливой улыбкой. – Тогда спокойной ночи. – Я делаю шаг, но он не отпускает меня.
– Подожди. – Это слово выходит едва громче шепота. Дориан делает маленький шаг навстречу. Его рука соскальзывает с моего запястья, но вместо того, чтобы полностью отпустить, он дотрагивается до моей облаченной в перчатку ладони и переплетает наши пальцы. – Спасибо.
Мое сердце колотится от столь интимного, столь вульгарного по человеческим меркам прикосновения. Дориан же человек. Он должен это понимать. Хотя сегодня вечером мы уже нарушили все ограничения, бросившись друг другу в объятия на боксерской арене. Не говоря уже о том, что ранее случайно заснули в одной постели. После слишком долгой паузы я спрашиваю:
– За что?
– За сегодняшний вечер, – отвечает он с доброй, довольно милой улыбкой. Той улыбкой, от которой у меня появляется чувство, будто колени вот-вот расплавятся и я рухну на землю. – Я… видимо, я нуждался в этом даже больше, чем думал.
– Не стоит благодарностей, – говорю я, но слова выходят сухими. Я разрываюсь между желанием вырваться, убежать в свою комнату и оставаться совершенно неподвижной. Потому что теперь Дориан медленно поглаживает большим пальцем тыльную сторону моей ладони. Даже сквозь перчатку этой ласки достаточно, чтобы у меня по спине пробежала дрожь.
Он приоткрывает рот, будто собирается сказать что-то еще, но звук открывающейся двери заставляет его плотно сомкнуть губы. В глазах Дориана вспыхивает тревога. Ни один из нас не должен быть пойман так поздно, тем более в компании другого.
– Черт, – он вынуждает меня пригнуться, когда мы убегаем с тропинки за ряд живых изгородей. Звук медленных приглушенных шагов доносится из-за двери, через которую мы только что вошли в сад. Кто-то приближается, петляя по садовой дорожке. Дориан утягивает меня дальше, и мы тихо крадемся по траве и цветочным клумбам. Добравшись до ветвей огромной ивы – той, которая так хорошо видна из моей комнаты, – мы останавливаемся. Когда шаги становятся еще ближе, мы на цыпочках обходим вокруг ствола, пока не оказываемся на его противоположной стороне. Я плотно прижимаюсь к стволу, в то время как Дориан, в свою очередь, остается сбоку. Я лишь наполовину осознаю, что все его тело касается моего. Остальное мое внимание сосредоточено на фигуре, которую я могу разглядеть
