за лучшее не обращать внимания на достойного джентльмена, давшего такой добрый совет. И грозно обратился к мальчишке:

— Эй ты, сознавайся! Украл что-нибудь?

Мальчишка заплакал еще громче, а потом принялся оправдываться. С той минуты, как я подошел, он стал обращаться только ко мне, полагая, видимо, что среди враждебной толпы можно рассчитывать лишь на мое сочувствие. В свое оправдание он твердил, что он не вор и ничего не крал.

— Пусть этот негодяй скажет, — обратился ко мне Трипатхи, — если он не вор, то зачем забрался в пустой дом и что делал там? Зачем ему понадобилось перелезать через заднюю стену?

— Я хотел помыться, — жалобно сказал мальчишка.

— Помыться? И для этого лез через стену в чужой дом?

В толпе засмеялись.

— Видели, какой ловкач? — сказал кто-то.

— Вот, взгляните! — Трипатхи вытянул вперед руку с кольцом на пальце. — Я едва не лишился этого кольца. Стоило мне задержаться на каких-нибудь пять минут, и этот негодяй удрал бы с моим кольцом!

Как выяснилось из рассказа Трипатхи, один из его друзей и сослуживцев, живший по соседству, перед отъездом со всей семьей в отпуск поручил ему присмотреть за домом, оставил ключи и даже попросил, если будет возможность, ночевать в пустом доме, поскольку в нашем районе было уже немало случаев ограблений. Трипатхи согласился и сегодня впервые ночевал там. Утром он вернулся домой, начал бриться и вдруг обнаружил, что оставил в доме у соседа свое золотое кольцо. Спал он по-летнему посреди двора и по всегдашней привычке, сняв перед сном кольцо, положил его на табурет возле кровати. Когда вернулся за кольцом, то в первый момент даже похолодел: кольца на табурете не было! Потом оказалось, что оно лежит на земле. И тут он заметил этого мальчишку, который притаился возле ванной комнаты.

Теперь и я, схватив мальчишку за руку, грозным голосом произнес:

— Ну что, в полицию тебя сдать? Или еще раз-другой по уху дать? Запомни: если опять на чем-нибудь попадешься, то пощады не жди! Переломаем тебе все кости… А ну катись отсюда, да побыстрее!

Мальчишка сразу же шмыгнул в толпу, а я вдруг почувствовал, как пылающие мстительным негодованием взоры переместились теперь на меня. Кто-то растопырил руки, стараясь задержать мальчишку, но тот ловко, как рыба, ускользнул и через минуту исчез.

— Ну, знаете, это уже чересчур! — раздался злой голос из толпы. — Кругом столько воров развелось, а мы их по головке гладим!

Я увидел, что говорит Барман, профсоюзный деятель Союза государственных служащих. Он был в майке и полосатых пижамных штанах. Барман возбужденно продолжал:

— Я этого парня хорошо знаю! Он у меня недавно доски с крыши утащил. Я не стал шума поднимать. Ладно, думаю… Ребенок еще. Из бедной семьи…

— Ребенок? Нет, это закоренелый преступник! — возразил господин Бхатт, служащий департамента рыбного хозяйства.

— Верно, мистер Бхатт! Какой же это ребенок, если он даже вас в дураках оставить сумел? — поддел кто-то.

В толпе послышались смешки.

— Смеяться тут нечего, — стараясь сохранить достоинство, ответил Бхатт. — Он еще молокосос, а посмотрите, что вытворяет. Я сам два раза видел, как он у меня в саду лампочки вывинчивал.

— А мы хотели вот что сказать, — на бенгальский манер коверкая хинди, заговорил выступивший вперед господин Чаудхри. — На прошлый воскресенье мы все, полный семья, ходил в кино, утром который сеанс был. Пришел домой, жена смотрел: сари нет. Сутра висел, а теперь нет. Кувшин еще железный был. Негодяй мальшик и тот кувшин уворовал…

* * *

Среди обитателей нашего квартала преобладают состоятельные чиновники, хотя и не очень высокого ранга. Это даже не квартал, а, скорее, небольшая улица, по обе стороны которой стоит десятка три жилых домов, на одну семью каждый. Было утро, около половины десятого. Покрытое облаками печальное небо низко нависло над землей. Высаженные вдоль улицы эвкалипты стояли недвижно, их узкие листочки, казалось, замерли. Так сумрачно и тихо обычно бывает ранним утром, но сейчас нашему брату чиновнику пора было отправляться на службу. Однако каждый из тех, кто в этот час стоял на улице, хотел во всеуслышание излить давно копившееся раздражение. Все были убеждены, что в участившихся за последнее время случаях воровства замешан не кто иной, как этот самый мальчишка.

— Надо что-то предпринять, — заявил Барман. — А не то он совсем обнаглеет.

— В полицию следует сообщить, — предложил кто-то. — Испробует на своей шкуре, что значит дубинка, сразу образумится.

— Это не поможет, — раздался голос из толпы. — Он уже раза три в полицию попадал, а толку никакого. Да и что может сделать полиция-то? Поругают — да отпустят. Он ведь несовершеннолетний.

— На него только одним средством воздействовать можно. Вот мистер Трипатхи хорошо показал, как этих подонков учить следует.

— Я знаю, как поступить, — громко заговорил господин Бхатт из рыбного департамента.

Все обернулись к нему. Бхатт, одутловатый и нескладный, сам очень напоминал рыбу калонч. Ходил он вразвалку, словно утка. В глазах у него светилась холодная расчетливость опытного взяточника. Он продолжал:

— Надо срубить сук, на котором угнездился стервятник. Разве мы не в состоянии добиться, чтобы власти снесли хибару, где живет этот парень? Я со своей стороны уже говорил с кем надо и в жилищной корпорации, и в департаменте общественных работ. Если теперь мы напишем совместное заявление, то эту хибару снесут в два счета.

Мнения по поводу этого предложения разделились. Начались пререкания. Не достигнув согласия, люди стали расходиться по домам. Всем надо было отправляться на службу.

— Пойдем! — позвал я Трипатхи и положил руку ему на плечо. Меня неприятно задела внезапно мелькнувшая мысль, что Трипатхи как будто избегает говорить со мной. Вероятно, ему не понравилось мое вмешательство.

— Куда?

— Ко мне. Позвоним хотя бы в полицию!

Я произнес это самым дружеским тоном, на какой был способен.

* * *

— Ты хорошо сделал, что удержал меня!

Прежде чем Трипатхи произнес эти слова, времени прошло немало. Мы молча пришли ко мне, сели в гостиной. Нам подали чай. Потом мы так же молча закурили. Телефон был рядом, но ни один из нас не заговорил о том, чтобы звонить в полицию.

— Я никогда не видел тебя в такой ярости, — сказал я.

— Да, во мне все кипело. Я бы, наверно, так и бил его, если бы ты не вмешался.

— Били его зверски. Я подумал: если парня ненароком забьют до смерти, то беды не оберешься. Ты здесь человек новый. Здешней публики не знаешь. Сколько там было зевак, и как они науськивали тебя на этого мальчонку! А как ты думаешь, стали бы они