в дневник. Мысль, которая немного успокаивает его. Но слова эти таят в себе одно страшное напоминание… Незнакомая комната и они… И запах его собственного тела… Три года тому назад… Сейчас он уже забыл число и месяц. Правда, у него все записано. Мельчайшие подробности тех дней… Он записывал уже потом. Расспрашивал Нанхе и Нитина. Сам-то он совсем не помнил, как, при каких обстоятельствах и кто отвез его в больницу. Когда он очнулся, они сидели рядом с ним в незнакомой комнате, а за окном виднелась железнодорожная насыпь… Да, железнодорожная насыпь. Это он хорошо помнит… И время, застывшее, словно превратившееся в кусок льда… Дни и ночи… (Сколько времени потом ему было тяжело ощущать, как медленно-медленно надвигается вечерняя темнота.) Ускользает сознание, будто тает капля за каплей… И сам он бессильно распростерт на кровати…

Страдания? Боязнь смерти?.. Нет, дело, вероятно, не в этом. «Ты был без памяти. (Так говорит жена.) Нанхе и Нитин снесли тебя вниз по лестнице на руках».

Люди любят рассуждать о болезнях. А о его болезни никто в тот вечер не заговаривал. Тогда, после трех суток беспамятства, он впервые увидел через окно больничной палаты железнодорожную насыпь, заросли кустарника. Было полное безветрие. В комнате только они втроем. И потом…

Что же было потом? Сколько раз он собирался заполнить в своем дневнике пустое место, нарочно оставленное для записи событий, которые были потом. Это представлялось ему очень важным. Казалось, начни только писать, как сразу станет ясной причина, почему вся жизнь у него шла так, а не иначе и довела до больничной палаты… Однако всякий раз попытки были неудачными, потому что мысли упорно возвращались к одному: «Нанхе и Нитин снесли меня вниз по лестнице на руках, а я ничего не чувствовал».

«В таких случаях выживают не многие… Ваш отец оказался счастливчиком, поскольку… (доктор явно не находил нужных слов)… поскольку вернулся обратно к живым!» — смущенно закончил он.

Отец открывает глаза. Через окно струится неясный лунный свет. На узком горлышке кувшина поблескивает опрокинутый стакан, видны склянки с лекарствами, золотистая рама приветственного адреса, который преподнесли ему сослуживцы при уходе в отставку… Лунный свет покрывает все одинаково серой пыльной пеленой…

…Он вернулся. Откуда же? Из каких далей?.. Он прикоснулся к тому влекущему и таинственному, что зовется избавлением от всех уз…

«Я вернулся. Покидая дом, в котором прожил многие годы, я не чувствовал ни малейшего сожаления, никакой боли. И это показалось самым страшным в ту ночь. Ни облегчения, ни освобождения! Ничего!» И тогда узелок в руке потерял для Нанхе весь свой смысл. Он даже подумал о том, как смешно выглядит в таком виде на темной улице. (Это было точно так же, как если бы покушающийся на самоубийство в последнюю минуту увидел в зеркале свое отражение — и рассмеялся.)

На обратном пути ему в голову пришла совсем уж нелепая мысль. Вспомнилось, как давно, еще в детстве, ему очень хотелось поехать в Рим. Видимо, потому, что в каком-то атласе он видел картинку с изображением развалин Колизея…

Угол навеса на крыше, освещенный луной… Весь дом погружен в тишину. По стене скользит тень Нитина, затем останавливается.

— Мунни! — шепчет Нитин. — Мунни, это я!

Ответа нет. Потом хриплое дыхание Люси резко обрывается… Куда же с последним вздохом уходит то, что люди называют страданием? То, что само по себе, когда не сопровождается стонами, представляет нечто неосязаемое и неуловимое?

Осталось ли оно здесь, в доме?.. Нитин старается отогнать от себя эту мысль… Все в доме спят тяжелым сном… А я?.. Я был первым ребенком в этой семье. И обречен жить здесь до конца…

Нитин чувствует слабость в ногах, опускается на колени… Когда-нибудь Нанхе уйдет снова — и на этот раз не вернется… А Мунни?.. У Нитина возникает неодолимое желание схватить Мунни за руку, оторвать от трупа Люси, спасти сестренку от нудного, мучительного существования, на которое все они обречены, укрыть в каком-нибудь счастливом уголке… И Нитин судорожно перебирает в памяти… Ищет снова и снова… Осталось ли у них в жизни что-нибудь такое, что давало бы надежду найти успокоение в счастливом уголке?

Рука Мунни безвольно откинута. Полураскрытая потная ладонь еще словно чувствует горячечный жар тела Люси. Неподвижный взгляд Мунни по-прежнему устремлен на кружок света, который оторвался от фонаря и упал на крышу. Взгляд полон боли, тревоги и страха перед полураскрытой тайной.

Над крышей пролетает ветер. Треплет простыни. Возле навеса в лунном свете шевелится неясная тень…

— Мунни!.. Это я!..

Перевод В. Балина.

Шани

СВОИ ЛЮДИ

© Shani, 1977.

Едва подойдя к толпе, я сообразил, что поступил опрометчиво. Да, очень опрометчиво. Однако поворачивать назад было уже поздно. Не оставалось ничего другого, как самому стать зрителем. Так я и сделал:

— Что случилось? Что случилось?

Били мальчишку лет десяти — двенадцати. На него сыпались тумаки, пощечины и подзатыльники. Стоявшая вокруг небольшая толпа наблюдала за этим зрелищем. Точнее сказать — я это увидел, когда подошел ближе, — зрителями были люди на балконах и у дверей своих домов. А из тех, кто стоял вокруг, одни били мальчишку, а другие осыпали проклятиями.

— Послушай, Трипатхи, что случилось? — схватил я за руку своего приятеля, который готовился нанести новый удар.

Мое вмешательство насторожило толпу. Она сдвинулась плотнее.

— Воришку поймали! — сказал кто-то. — Надо проучить мерзавца!

Раньше я никогда не видел Трипатхи в такой ярости. Лицо у него налилось кровью, ноздри раздувались, растрепанные волосы свисали на лоб, и даже верхняя пуговица на рубашке отскочила.

— Этот негодяй весь дом обшарил! — прохрипел Трипатхи и еще раз ударил мальчишку кулаком. Удар был таким сильным, что мальчишка плашмя рухнул на землю и заверещал как поросенок.

Не поднимаясь, он жалобно взглянул на меня и закричал:

— Я ничего не крал, сахиб!

Его лицо было перепачкано пылью, из разбитой нижней губы сочилась кровь.

— Клянусь аллахом! — продолжал он, всхлипывая. — Я ни к чему не притронулся! Клянусь аллахом, я ничего не взял!

— Ах ты подонок! — закричал Трипатхи. Он схватил мальчишку за руку, рывком поднял его на ноги и размахнулся для нового удара. Я опять удержал его и попытался успокоить:

— Подожди! Не бей его! Расскажи-ка лучше, что случилось!

— Что случилось? — переспросил кто-то из толпы. — Сами видите: схватили вора с поличным! Хорошо еще, что так получилось, а то бы…

— Добавьте ему еще, господин Трипатхи! — крикнул другой. — Этот поганец уже всем здесь насолил! Каждый день то украдет что-нибудь, то нашкодит!..

Я счел