Но непринужденность отставки Франца была лишь кажущейся – между старым палачом и его преемником началась борьба за власть, которая продолжалась еще в течение многих лет. Городской совет, предстающий лишенным сантиментов и безразличным к 40 годам образцовой службы, в действительности не утратил прежнего почтения к Францу, благоприятный контраст которого с преемником становился все более очевидным. Эта лояльность заметна в момент приезда Шлегеля, когда советники Нюрнберга сделали лишь одно уточнение к его списку требований: чтобы Майстер Франц и его семья имели достаточно времени на поиск другого жилища и переезд. Этот, казалось бы, разумный и безобидный компромисс вызовет ожесточенную вражду между двумя палачами и их семьями, которая закончится только со смертью обоих мужчин.

Через два дня после своей первой казни в Нюрнберге только что нанятый Шлегель пожаловался, что его временное жилище в бывшем чумном бараке все еще (!) не готово и что пребывание в гостинице влечет за собой большие неудобства и такие же расходы. Совет сразу выплатил 12 флоринов (что соответствовало месячному жалованью) и деликатно «спросил Майстера Франца» о том, когда он планирует освободить Дом палача. Нанося первый контрудар в разворачивающемся противостоянии, Шмидт ответил, что твердо намерен купить новый дом, но не может исполнить задуманное из-за своего нынешнего нестабильного положения. Не желая давить на почтенного ветерана, его начальство распорядилось ускорить ремонт в просторных покоях, временно выделенных новому палачу на третьем этаже здания, которое он и его жена должны были делить с 20 одинокими съемщиками мужского пола и, периодически, с группой колодников. В качестве дополнительной уступки явно возмущенному Шлегелю совет предоставил ему несколько длительных отгулов в течение следующих месяцев, чтобы тот мог «уладить дела», а также дополнительные 12 флоринов на переезд[474].

Весь следующий год раздражение советников новым палачом неуклонно росло, как и их признательность его предшественнику, – до них быстро дошло, что Бернхард Шлегель не был ровней Францу Шмидту. Шлегель проявлял рвение только в вопросах оплаты труда. В то время как Майстер Франц требовал повышения жалованья всего два раза за 40 лет (последний из них в 1584 году), Майстер Бернхард регулярно сетовал на недостаток финансов – порой по несколько раз в году. Время от времени совет предоставлял ему единовременную выплату в 25 флоринов, в иных же случаях прямо отклонял просьбы, причем во все более резких выражениях.

Поданное им ходатайство о ссуде в размере 60 флоринов – также отклоненное – говорит о том, что новый палач был не просто жаден, но, вероятно, и связан огромными долгами, которые обычно бывали вызваны азартными играми, пьянством или иной «фривольной жизнью», – яркий контраст с умеренным образом жизни его респектабельного предшественника. Менее чем через год после прибытия в Нюрнберг Шлегель был вызван в совет из-за пьяной драки, случившейся в фехтовальной школе. Ссора началась, когда собутыльников Шлегеля оскорбил их коллега-мастер за то, что они разделили стол с палачом. Разрушая традиционные представления об осквернении и подтверждая респектабельность палача, отцы города в то же время упрекнули Шлегеля и потребовали, чтобы он «вел себя более сдержанно и не участвовал в выпивках горожан в тавернах»[475].

Соответствовать образу человека, известного своей скромной жизнью, благочестием и трезвостью, – непростая задача для любого, а тем более для чужака, которого многие считали алчным, конфликтным и живущим не по средствам[476]. Призрак Майстера Франца не оставлял Майстера Бернхарда с самого дня прибытия в Нюрнберг, и, вероятно, его нередко преследовали нелестные сравнения с предшественником, которые могли подорвать общественное доверие к его профессиональному опыту. Через несколько недель после выговора Шлегелю за публичное братание городской совет «настойчиво предупредил» его о том, что он должен лучше поддерживать порядок на публичных казнях. Еще менее чем через год его упрекнули за слишком растянутое повешение, во время которого Шлегель опрокинул лестницы и оказался в затруднительном положении, удерживаясь на поперечине виселицы, в то время как бедный грешник медленно задыхался, в агонии выкрикивая имя Иисуса в течение нескольких минут, прежде чем умер. В конце концов опытный Лев спас неуклюжего палача, но только после того, как разъяренная толпа закидала обоих комьями замерзшей грязи[477].

В 1621 году, несмотря на серьезные опасения, измученные городские советники уступили в итоге Шлегелю право на гражданство – привилегию, которой Франц добился лишь после 15 лет службы, но о которой Майстер Бернхард уже неоднократно просил с момента прибытия в Нюрнберг тремя годами ранее[478]. Беспокойство совета возрастало, поскольку в действиях нового палача на эшафоте не произошло улучшений. После того как Шлегель возложил вину за еще одну неумелую казнь на Льва, совет упрекнул его и пригрозил немедленным увольнением, если он тотчас не изменит свое отношение и не «поборет свою алчность». Осознавая, что его работодатели не склонны искать ему замену, Майстер Бернхард просто терпел их периодические выговоры, в том числе унизительные нотации перед казнями: «отнестись к [делу] серьезно, не испортить его»[479].

Беспрестанно атакуемый невыгодными сравнениями, Шлегель вымещал свой гнев на Франце, все еще не освободившим Дом палача. Здесь на его стороне были законные претензии, но хитрый противник со множеством связей постоянно его переигрывал. Из-за частых жалоб Шлегеля по любому поводу, на его недовольство тем, что семья Шмидта самовольно занимала обещанный ему дом, не обращали внимания почти семь лет. Возможно, советники надеялись, что этот вопрос в конечном счете решится сам собой со смертью пожилого Шмидта.

Но летом 1625 года, опустошение, вызванное войной, наплыв беженцев и начало еще одной эпидемии привели к серьезному жилищному кризису, вынудившему городские власти выступить против живого еще Майстера Франца, которому на тот момент был 71 год. Отчаянно нуждаясь в помещении для больницы, члены совета расселили бывший чумной барак, где проживал Шлегель с женой, и начали выселение его предшественника из Дома палача, предлагая оплатить все расходы семейства Шмидтов на переезд. Франц стал возражать, заявляя, что дом был ему обещан на всю жизнь – сомнительное утверждение, противоречащее его намерениям выехать семь лет назад. Тем не менее тактика, похоже, сработала, и советники поручили Шлегелю самостоятельно найти другое жилье. Когда чуть позже служащий уголовного отдела сообщил, что не обнаружил никаких следов такого обещания в официальных бумагах, Шмидт быстро переменил тактику. Теперь он утверждал, что нашел подходящий дом в двух кварталах от старого, на Обере-Вердштрассе, но ему требовалась финансовая помощь от совета, чтобы покрыть ежегодную плату за него в 75 флоринов. Само жилище фактически представляло собой два соединенных дома, которыми последние 60 лет владел известный ювелир, и стоило ни много ни мало 3000 флоринов, а также требовало значительного первоначального взноса – более 12,5%. Отчаянно желая решить проблему, совет согласился на эти расходы, лишь удостоверившись, что инвестиции бывшего палача приносили ему годовой доход в размере всего 12 флоринов и предоставленная им годовая выплата составила 60 флоринов. Вскоре после Вальпургиевой ночи (1 мая) 1626 года Франц Шмидт наконец покинул прослуживший ему почти 50 лет дом, в который тут же въехал ликующий Бернхард Шлегель[480].