их есть. В природе разнообразнейшим образом проводится принцип самопожертвования путем воплощения одного в другого, меньшего в большее и большего в меньшее, естественного в сверхъестественное и сверхъестественного в естественное, земного в небесное и небесного в земное, человеческого в Божие и Божиего в человеческое. А все это достигает своего абсолютного и святого совершенства в мистическом теле Богочеловека Христа – Церкви. В ней все путем самопожертвования воплощаются во Христа и Христос во всех. При этом, несмотря на то что она теснейшим образом соединена с Богочеловеком, личность не теряет своей индивидуальности и неприкосновенности, но со всеми святыми развивается и растет возрастом Божиим – в мужа совершенна, в меру полного возраста Христова (Еф. 3:18; 4:13; Кол. 2:19).

Только с помощью богочеловеческого реализма достигается совершенное равновесие между естественным и сверхъестественным, между земным и небесным, между человеческим и Божиим, между этим и иным миром. Только так, только с помощью богочеловеческой силы Христовой усоразмеряется в человеке дух с телом, мысль с чувствами, чувство со стремлениями. Без этого богочеловеческого соразмерения всего все во вселенной и в человеке тонет в диком и проклятом хаосе.

Не может вся истина о мире, о жизни, о тебе, обо мне, о Боге быть объята ни человеческим зрением, ни человеческим слухом, ни человеческой мыслью, ни человеческим чувством, ни человеческим словом. Всем этим можно объять какую-то миллионную долю истины, а большая часть истины остается чем-то сверхвидимым, сверхслышимым, сверхмыслимым, сверхощущаемым, сверхвыразимым, недосягаемым и непостижимым. Но человек может почувствовать, познать, охватить всю истину о мире и жизни, только если всего себя совоплотит Богочеловеку, воплотит в Богочеловека, преобразит Богочеловеком. Это единственный принцип, и нет иного в мире земных реальностей и людских возможностей.

* * *

Печальна мысль человеческая, печально и чувство. Потому что их со всех сторон осаждают боль, и страдание, и тайна, и беспредельность, и смерть. Только в Богочеловеке человеческая мысль причащается непреходящей радости. Ибо в Нем нет смерти, нет греха, нет зла. До Богочеловека мысль была мучением для духа человеческого. То же самое она и сегодня без Него. Только с Ним и в Нем она становится благовестью, радостной вестью. Не только мысль, но и чувство становится радостью, и труд становится радостью, и жизнь становится радостью, и сам человек становится радостником. Расстояние от скорби до радости, от смерти до бессмертия обусловлено расстоянием от человека до Богочеловека. Без Богочеловека не может ни человеческая мысль, ни человеческое чувство, ни человеческая жизнь, ни сам человек претвориться в прочную, непреходящую, бессмертную радость, которую не в состоянии нарушить и уничтожить никакое страдание, никакая боль, никакая смерть.

Это происходит потому, что у Слова вся логика и весь смысл мысли, вся логика и весь смысл чувства, вся логика и весь смысл разума, вся логика и весь смысл человека и всего человеческого. Без Слова и человек и мир, и небо и земля, и время и пространство, и мысль и чувство, и ум и разум – алогосные, бессмысленные, глупые и свирепые чудовища. Со Словом и в Слове все превращается в благовестие, в евангелие. Поэтому Богочеловек Себя и все Свое называл евангелием, благовестью. Антитеза же этому: без Него все – горьковесть, глупая весть, свирепая весть какого-то могущественного, безумного и кровожадного творца-тирана.

* * *

Меня поражает, как некоторые мыслящие люди не замечают Иисуса, не задерживаются на Нем. А если они не замечают Его, разве они действительно мыслящие? Не замечать Иисуса в мире наших человеческих реальностей и событий – то же самое, что не замечать солнца, а видеть, выделять и хвалить свечи и свечечки как источники света и тепла. Хорошо, что глаза человеческие – самые ненасытные в этом мире. А с ними – чувство человеческое и мысль человеческая. Поскольку это так, глаз не может насытиться зрением, пока не увидит Его: в видимом – Невидимого, в конечном – Бесконечного, в несовершенном – Всесовершенного. Ибо и сама истина досадна и не нужна, если нет Христа. Мы не знаем ничего в человеческом мире, что было бы истиннее, больше, прекраснее, благороднее, возвышеннее, совершеннее, чем Иисус. Он делает истину – Истиной, и доброту – Добротой, и красоту – Красотой, и совершенство – Совершенством. Поэтому мыслящий человек присоединяется к Достоевскому и искренне заявляет вместе с ним: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»[223].

…Сладчайший Иисусе, разлей меня и разливай меня по всем Твоим мирам, по всем Твоим небесам и чудесам, о Боже святых чудес! Знаю и признаю: лампада моя неугасимо горит пред Твоим чудесным ликом только тогда, когда я доливаю в нее каплю за каплей кровь, кровь из сердца моего, возбужденного тайной Твоих миров. Единственный, все во мне замени Собой, Незаменимый! Ибо только Тобой и в Тебе я ощущаю и себя, и мир вокруг себя как благую и радостную Божию весть… Пусть все мои мысли, все мои чувства, все мои стремления сливаются вниз по водопаду времени в дивную и чарующую твою вечность, о Творче времени и Боже вечности!

Она – неодолимая соблазнительница

Человеческая мысль, если она не завершится Богом, остается ущербной, незавершенной. Поэтому она постепенно сохнет, увядает, пока наконец совсем не увянет. То, что справедливо для человеческой мысли, справедливо и для человеческого чувства. Если оно не коснется Бога, оно тоже быстро блекнет, замирает, пока напоследок не умрет полностью. Этот закон справедлив и для человека как целого. Если его существо не завершается Богом, он остается ущербным, незавершенным; в нем постепенно умирает все возвышенное и великое, а остается мелкое и ничтожное.

Что простирается между человеком и всем тем, что над человеком? И что между человеком и всем тем, что под человеком? Не стоит ли человек в некоей середине, в неком центре, чьи радиусы расходятся во все стороны всех бесконечностей? Не есть ли человеческая мысль единственный свет, а всюду вокруг нее тьма ко тьме, все только тьма, густая, тяжелая, непроницаемая? Не есть ли человеческое чувство единственный живой мотылек во вселенной, а около него, над ним и под ним, пустыня к пустыне, все только пустыня, серая, сухая, смертоносная?

Кто может проследить человека на всех путях его? Может быть, мысль? Но человеческую мысль крадет смерть и уносит ее – куда? Может быть, чувство? Ах, человеческое чувство еще более хрупко, чем человеческая мысль, потому что оно