со всех сторон окружено небытием. Какой-то жуткий кошмар давит человека со всех сторон, и он, одинокий, немеет и сходит с ума, безумно изолированный, а вокруг него пустая, серая земля и холодный пепел морских бесконечностей. А мысль, этот самый проклятый рок человеческий, как голодная и обезумевшая гиена, мечется и блуждает по безводной пепельной пустыне нашей угрюмой планеты.

Может быть, мы обижаем человеческую мысль. Если это так, смягчим обиду вопросом: не есть ли мысль самый интересный дар человеку? Мы ориентируемся ею, а не знаем, что она такое по существу. Мы поверяем ею все, а чем проверим ее, таинственную, мятежную, непостижимую? Разве не бросала она нас столько раз на трагические бездорожья и не заводила в непроходимые пустыни – она, неодолимая соблазнительница?.. О мысль, ты для нас – страшно невыносимое иго и тяжкое бремя. Как может стать нам твое иго благо и бремя твое легко? И еще спрашиваю тебя с печальным доверием: как можешь ты стать для человека радостью и благовестью?

* * *

Философия – своего рода мученичество. Здесь мысль мчится по темным безднам и диким обрывам небытия и всебытия. Поэтому философы, в большинстве случаев, печальные и – восторженные люди. Некий всепобеждающий инстинкт гонит их мысль из тайны в тайну. А что не тайна в этом мире и над этим миром!

Часто философы – трагические люди. Потому что их мысль долго и упорно мчится к космическим тайнам, пока наконец, как подбитая птичка, не упадет перед последними их оплотами.

Иногда философы – отчаявшиеся люди. Потому что мысль заводит их в такие лабиринты, из которых нет ни возврата назад, ни прохода вперед.

По временам философы – бунтующие люди. Потому что мысль их взбесилась от жуткой загадочности этого мира.

Иногда философы – саркастические люди. Потому что их мысль не в состоянии найти ту каплю меда, которая скрывается в венчике многих существ и предметов. И они питают себя только горьким бурьяном свирепых тайн, который так обильно и буйно растет на лугах наших печальных земных реальностей. А тот, кто питается горечью, разве не имеет права на сарказм, на сарказм хотя бы как на временный modus vivendi и – cognoscendi?[224]

Я и сам с ними, философами, в одном караване, блуждающем по бескрайним пустыням. И нам не хватает воды, чтобы освежить душу, потому что наша мысль утомилась, возжаждала и взалкала. И мы едим песок и пьем песок. О, песок соленых, горьких, страшных тайн… Тяжко быть философом. Потому что они – в Караване, который никак не может выйти из пустыни. Здесь мысль человеческая, наконец, в страшных муках испускает дух от голода и жажды. А человек? Отчаявшийся печальник на серой, песчаной могиле своего вождя и проводника…

* * *

Но для человеческой мысли, измученной в пустыне этого мира, существует, впрочем, один выход. Только один выход. Да, только один выход! Это – Он. Он, который мысль человеческую завершил Богом, Творцом мысли; Он, который мысль человеческую, эту горьковесть, превратил в благовесть; Он, который человека, это самое трагическое существо, усовершенствовал, завершил и довершил Богом. Он – чудесный и чудотворный Богочеловек: Бог человеческой мысли, Логос человеческой мысли, Логика человеческой мысли, Смысл человеческой мысли.

Разве человеческая мысль не есть самое кровожадное чудовище, если она не завершится и не усовершится Логосом мысли, Логикой мысли? Без Логоса мысли, без Смысла мысли человеческая мысль – великое безмыслие. Неужели вы этого не почувствовали? – Должны были почувствовать, если серьезно думали о том, что такое мысль. Вы знаете, что ужас пробирает до мозга костей и мысль срывается в безумие и бред, когда человек размышляет о природе мысли. Истина, человечески реальная истина – только с Богочеловеком и в Богочеловеке человеческая мысль становится игом благим и бременем легким. Богочеловек – единственный, кто открыл правильный путь для человеческой мысли. Путь, ведущий в бессмертное совершенство и вечную жизнь. Вот он: чтобы человеческая мысль с помощью богочеловеческих средств развилась в богомысль, а человеческое чувство – в богочувство.

А там, на таинственных границах, где совершается переход чувства в мысли и мысли в чувства, там сгущаются тайны. Там разрываются сердца. Как разорвалось сердце Ницше и Метерлинка. А миры затуманиваются над человеком. По ним непрерывно роятся все какие-то таинства, все какие-то беспредельности. Не растеряться среди них – это искусство из искусств. Этому искусству учит только Он – таинственный и непобедимый Иисус.

* * *

Наши люди, даже тогда, когда занимаются философскими размышлениями, обычно боятся, что их мысль встретится с Богом. А это происходит потому, что они любят куцые мысли и узкие чувства. Если бы их мысль встретилась с Богом, она должна была бы обрушиться в божественные беспредельности и утонуть в непредугаданных мирах. В большинстве случаев наш мыслящий человек похож на куколку, которая ревниво затворяется в своем маленьком коконе, чтобы никогда не выпорхнуть из него мотыльком, любящим широкие горизонты и бескрайние пространства.

Человек куцых, чахоточных мыслей весь зарывается в кору этой планеты, как клещ в овечью шерсть. И не видит ничего, кроме этой коры. А над ним пламенеют бескрайние светила, около ста миллиардов только в Млечном Пути, и гремят бесчисленные миры… Мысль человеческая? О, это тонкая белая нить в бескрайней вселенной и слабая молния в непроницаемых потемках бескрайнего, таинственного, непознанного…

Мысль лечится от чахоточности, от мелкости, от смертности – чем? Богом: Его бескрайностью, Его бездонностью, Его бессмертностью. В соприкосновении с Ним мысль обесконечивается, обездоннивается, обессмерчивается. И тогда – нет для нее смерти ни в одном из существующих миров. Она вся бессмертна, вся беспредельна, вся вечна. Тайны миров ее больше не пугают. Наоборот, они становятся для нее неиссякаемым источником вечной радости и трогательного волнения. Синие-синеватые, золотые-золотистые, неисчислимо многочисленные тайны, сладкие и чарующие, наплывают из бесчисленных Божиих миров и восхищенно обнимают ее – неодолимую соблазнительницу…

Серна в потерянном раю

ИСПОВЕДЬ

Я серна. Я – чувство тоски во вселенной. Давным-давно Некто сослал на землю все, что есть печального во всех мирах, и слил это в мое сердце. И с того времени я – чувствилище тоски. Я живу тем, что пью тоску из всех существ и тварей. Каждое существо, к которому я приближаюсь, изливает в мое сердце по черной капле тоски. И черная роса тоски тонким ручейком струится сквозь мои вены. И там, в моем сердце, черная роса тоски превращается в бледную и синеватую.

По моему существу разлита