Но он был совершенно не в ее вкусе… и она решила отказаться. Нужно быть разборчивой; нельзя же ради получасового романтического приключения жертвовать возможностью, которая может перерасти в истинно серьезные отношения — пусть не сейчас, но позже, когда настанет время. Она еще не знала, что ей впервые в жизни пришла в голову зрелая мысль, но дело обстояло именно так.

Оркестранты уже уходили со сцены, а знакомец из Принстона продолжал нашептывать ей на ушко, умоляя о ночной прогулке. Джозефина без труда определила, к какому типу относится этот юноша… а луна светила так ярко, что даже отражалась в окнах. Поэтому Джозефина немного смягчилась, взяла его под руку, и они отправились все к той же надежной скамье, которую она покинула совсем недавно, а там их лица обратились друг к другу двумя небольшими лунами под огромной белой Луной, что парила над Аппалачами; его рука нежно обхватила ее податливое плечико.

— Ммм? — негромко спросил он.

— Ммм?

Молодым нелегко жить с подмоченной репутацией. В том, что касается наших ровесников, мы обычно закрываем глаза на пороки, крупные хищения, негромкие убийства, ибо сами мы сильны и неподкупны, но друзья наших детей должны иметь безупречную подноготную. Когда отцу юной Джозефины Перри пришлось забрать дочку из школы Брертон после того, как она, придя в часовню, по чистой случайности оказалась в объятиях молодого человека, кое-кто из чикагских столпов общества счел, что ее следует прилюдно четвертовать. Но у семейства Перри, богатого и влиятельного, было много знакомых, которые встали на защиту доброго имени девочки, а нежное личико Джозефины, наводившее на мысль, будто она только-только спасла сирот из горящего приюта, довершило все остальное.

Разумеется, за ней не тянулся позорный шлейф, когда она появилась на трибуне теннисного стадиона в день открытия турнира на первенство западных штатов, проходившего в Лейк-Форесте. Все те же лица, говорила она своим видом, равнодушно поворачиваясь вполоборота налево, вполоборота направо; нет, я не возражаю, но не ждите от меня восторгов.

Погода выдалась ясная, толпа сверкала под солнцем, фигуры в белом не отбрасывали теней на корт. В Европе маячил кровавый ужас Соммы, но здесь война уже сошла с первых газетных полос, и толпу главным образом волновало, заявлен ли на нынешние соревнования Маклафлин. Платья были длинными, шляпки — маленькими и плотными, Америка, замкнутая в себе, изнывала от скуки.

Зато Джозефина, которая своим обликом символизировала будущее, вовсе не изнывала: ей просто хотелось перемен. Поглазев по сторонам, она нашла знакомых, те помахали, и она подсела к ним. Только теперь она сообразила, что оказалась рядом с дамой, чьи губы, озабоченные маскировкой неровных зубов, придавали ей обманчиво милый вид. Миссис Макрэй относилась к сторонникам прилюдного четвертования. Она ненавидела молодых, но какой-то извращенный инстинкт подталкивал ее к молодежи: летом она занималась постановкой водевиля в Лейк-Форесте, а зимой открывала школу танцев в Чикаго. Приметив богатых дурнушек, она «помогала им раскрыться», то есть всеми правдами и неправдами заставляла мальчиков танцевать с ними и превозносила их достоинства в сравнении с привлекательными «белыми воронами», среди которых главенствовала Джозефина.

В тот день Джозефина не стушевалась, потому что ее отец накануне вечером заявил: «Если Дженни Макрэй заденет тебя хоть словом, пусть Джим пеняет на себя». До него дошли слухи, что миссис Макрэй в угоду общественной нравственности решила исключить из водевиля танец, который традиционно исполняли Джозефина и Тревис де Коппет.

На самом-то деле миссис Макрэй, вняв мольбам супруга, уже пересмотрела свое решение: сейчас она вся превратилась в одну широкую, обманчивую улыбку. Коротко, но недвусмысленно посовещавшись сама с собой, она сказала:

— Видишь на втором корте вот того молодого человека с головной повязкой? — (Джозефина лениво повернулась в указанную сторону.) — Это мой племянник, из Миннеаполиса. Выиграл первенство северо-западных штатов и теперь, говорят, имеет все шансы на победу в этом турнире, поскольку Маклафлин играет только в парном разряде. Сделай милость, голубушка, прояви к нему внимание, познакомь с молодежью.

После некоторых колебаний она продолжила:

— В ближайшее время нужно будет собраться по поводу водевиля. Мы надеемся, вы с Тревисом не откажетесь исполнить свой бесподобный, бес-по-добный матчиш.

Молчаливый ответ Джозефины ограничился лаконичным «ха!».

Ей сто лет не нужен был этот водевиль; она лишь хотела, чтобы ее пригласили участвовать. Но, вторично поглядев на племянника миссис Макрэй, Джозефина поняла, что цена слишком высока.

— Матчиш давно не в моде, — бросила она и тут же отвлеклась.

На нее с близкого расстояния был направлен горящий, бесцеремонный прожектор чужого взгляда.

Обернувшись к Тревису де Коппету, она заметила двумя рядами выше бледный подбородок, а по окончании гейма, во время бурных оваций, еще раз посмотрела через плечо, небрежно скользнула глазами по трибуне и тотчас же сделала мысленный снимок незнакомца.

Рост высокий, если не сказать огромный; голова для такого телосложения маловата; плечи широченные, покатые. Лицо бледное, глаза почти черные, с глубоким, страстным огнем; чувственные губы плотно сжаты. Одет бедно: залоснившийся костюм, потрепанный галстук-шнурок, мятая кепка. Джозефина, обернувшись, поймала на себе его немигающий голодный взгляд, который потом долго жег ей затылок сквозь легкую соломенную шляпку.

Внезапно к Джозефине пришло осознание приятности окружающей обстановки; стряхнув напряжение, она слушала почти размеренные удары мячей и судейские возгласы: «Зашаг». «Аут», «Гейм и сет, шесть — два, мистер Обервальтер». Солнце медленно клонилось к западу от геймов и сплетен, а великий Маклафлин отбрасывал длинную тень на корт для парной игры. Матчи текущего дня завершились.

Поднявшись с места, миссис Макрэй обратилась к Джозефине:

— Значит, я приведу к тебе Дональда, когда он переоденется, хорошо? У него здесь ни души знакомых. Я на тебя рассчитываю. Где ты будешь?

Джозефина смиренно приняла это бремя:

— Я подожду здесь.

Когда зрители уходили с трибун, в открытом павильоне возле клуба уже играл оркестр и звякали посудой официанты. Джозефина отказалась идти на танцы, и вскоре трое молодых людей, которые в разное время ее любили и потеряли, отправились искать для себя нечто более реальное; позднее Джозефина высмотрела знакомые ноги под бахромой занавеса: проворные, водевильные ноги Тревиса де Коппета, суровые, бескомпромиссные ступни Эда Бимента, а также кривоватые лодыжки Элси Керр, новые туфельки Лиллиан и принадлежавшие одной нелепой девице башмачки на пуговицах. Мелькали там и другие ноги; между тем трибуны почти обезлюдели, а на опустевших кортах уже раскатывали брезент. Сзади кто-то приблизился к ней тяжелой поступью, а потом спрыгнул на дощатый настил, да так, что Джозефину на добрый дюйм подбросило в воздух.