Джозефину охватила чувственная дрожь; ей стало ясно, что Джон Бейли заворожил ее куда сильнее, признавшись, что женат. Жизнь понемногу входила в колею, запретные и запертые двери распахивались, открывая заколдованные ходы. Не это ли влекло ее отца — авантюрная жилка, которая передалась и ей?

— Жаль, некуда нам пойти, чтобы побыть наедине, — сказал Джон Бейли, а потом вдруг добавил: — Эх, мне бы автомобиль!

«Мы и так наедине», — говорила про себя Джозефина. Она придумала подходящие декорации — летние городские улицы. Здесь они с ним оставались наедине до первого поцелуя; потом уединение чуть-чуть нарушится. Тогда наступит его время, а сейчас время принадлежало ей. Переплетение их рук притягивало Джозефину к его высокому боку.

Немного позже, в последнем ряду кинозала, где стрелки на желтом циферблате висевших в углу часов неумолимо подкрадывались к шести, она прижалась к его покатому плечу, и к ней склонилась прохладная, бледная щека.

— Обрекаю себя на муки, — шепнул он.

Джозефина видела, как в темноте его черные глаза углубились в раздумье, и постаралась разубедить его взглядом.

— Я к таким вещам отношусь серьезно, — продолжал он. — Но чем мы можем стать друг для друга?

Она не ответила. Вместо этого она позволила знакомому току, подъему, течению любви сомкнуться вокруг них и уверенным касанием руки лишила его отчужденной исключительности.

— Что подумает твоя жена, если я соглашусь на эту роль? — шепотом спросила Джозефина.

В этот самый миг на станции Лейк-Форест ее мать встречала припозднившегося мужа.

— В городе адская жара, — сообщил он. — Ну и денек!

— Ты с ней встретился?

— Конечно, и с первого взгляда понял, что повести ее на обед можно только в «Ла-Гранж». Не хотел рисковать остатками своей репутации.

— Вопрос решен?

— Да. За пожизненную ренту в размере трех сотен в месяц она согласилась оставить Уилла в покое и отказаться от его фамилии. Я уже телеграфировал на Гавайи твоему разборчивому братцу — пусть возвращается домой.

— Бедняга Уилл, — вздохнула миссис Перри.

Через три дня Джозефина, коротавшая прохладный вечер на веранде, обратилась к отцу:

— Папа, ты не хочешь поддержать театральную постановку?

— Мне такое даже в голову не приходило. Вот написать пьесу действительно хотел. А что, водевиль Дженни Макрэй терпит бедствие?

Джозефина нетерпеливо щелкнула язычком:

— Я в этом водевиле участвовать не собираюсь. Речь о другом — есть возможность сделать доброе дело. У меня только один вопрос: какие у тебя будут условия?

— Условия?

— Против чего ты бы стал возражать?

— Ты даже не дала мне собраться с мыслями.

— Я считала, ты захочешь найти достойное применение своим деньгам.

— А что за пьеса? — Он сел рядом, и она незаметно отстранилась.

— Ее ставит иллинойсское объединение «Маленький театр». Мама знает кого-то из патронесс, так что с этим все в порядке. Но человек, обещавший финансовую поддержку, — страшный ретроград: он требует многочисленных переделок, которые разрушат весь замысел, потому и было решено найти другого спонсора.

— А пьеса-то о чем?

— Не беспокойся, пьеса нормальная, — заверила она. — Автор еще жив, но пьеса уже вошла в историю литературы.

Он задумался:

— Что ж, если тебе дают роль и если мама не возражает, могу пожертвовать пару сотен.

— Пару сотен? — воскликнула Джозефина. — И это говорит человек, который привык сорить деньгами! Им требуется по меньшей мере тысяча!

— Привык сорить деньгами? — повторил он. — О чем ты?

Джозефине показалось, что он съежился; на следующей фразе голос его слегка дрогнул:

— Если ты намекаешь на то, как мы живем, довольно бестактно бросать мне упреки.

— Нет, речь не об этом. — Джозефина помедлила и решилась на неприкрытый шантаж. — Думаю, ты не захочешь, чтобы я марала руки, обсуждая…

В холле послышались шаги миссис Перри, и Джозефина вскочила. Автомобиль подкатил к входу.

— Надеюсь, ты сегодня ляжешь пораньше, — сказала ей мать.

— Лиллиан с ребятами зайдут.

На прощанье Джозефина с отцом обменялись короткими, враждебными взглядами; автомобиль отъехал.

Звезд на небе высыпало столько, что при их свете можно было читать как днем. Сидя на ступенях веранды, Джозефина слушала, как мечутся бессонные птицы, позвякивают тарелки в кухне и печально завывает гудок поезда Чикаго — Милуоки. Сосредоточенная и невозмутимая, она ждала, когда он позвонит. Увидеть ее он не мог, поэтому она разглядывала себя за него — это было примерно одно и то же.

Ее мысли занимали грандиозные перспективы ближайшего будущего — премьерный шепоток в зале: «Узнаете? Ведь это малышка Перри». Последний занавес, гром аплодисментов — и она, с охапками цветов в руках, выводит на сцену высокого застенчивого молодого человека, который произносит: «Я всем обязан ей одной». А в публике — перекошенная физиономия миссис Макрэй и виноватая физиономия школьной директрисы, мисс Брертон, проездом оказавшейся в городе. «Если б знать, насколько она талантлива, я бы так с нею не поступила». Со всех сторон — торжествующие, оглушительные возгласы: «Величайшая молодая актриса американской сцены!»

Следующий этап: более вместительный зал и огромными электрическими буквами — «ДЖОЗЕФИНА ПЕРРИ В СПЕКТАКЛЕ „РАСОВЫЙ БУНТ“». «Нет, папа, в школу я не вернусь. Здесь мое образование, здесь мой дебют». А отец ей в ответ: «Да, детка, надо признать, это была удачная мысль — такое вложение капитала».

Если в этой части мечтаний фигура Джона Бейли слегка тускнела, то лишь потому, что сами мечтания уходили все дальше за горизонт, в туманные просторы, а оттуда неизменно возвращались к той же премьере и в который раз повторялись с самого начала.

Появились Лиллиан, Тревис и Эд, но она их почти не замечала — все ждала звонка. Они, как всегда, уселись на ступенях рядком; их окружило, поглотило, затопило лето. Но они взрослели, так что заведенный порядок трещал по швам: пусть они по-прежнему дружески болтали, пусть в паузах звучал привычный смех, но каждого занимала своя собственная тайная судьба. Во время обсуждения теннисного турнира скука Джозефины сменилась раздражительностью: она заявила Тревису де Коппету, что от него разит луком.

— Когда начнем репетировать водевиль, я от лука откажусь, — пообещал он.

— Со мной тебе репетировать не придется — я не собираюсь участвовать. Мне слегка приелось «А вот и наши развеселые девушки-гольфистки — ура!».

Тут зазвонил телефон, и она извинилась.

— Ты одна?