— Tashi deleh, — ответил монах, наклонив обритую наголо голову.

Томаш изобразил на лице вопросительное выражение.

— Ария Локешвара?

Тибетец безмолвно велел ему следовать за собой. Они перешли в Красный дворец по коридорам, окрашенным в оранжевые тона, проследовали до лестницы и поднялись на верхнюю арочную галерею, занавешенную сбоку пурпурными полотнищами и перекрытую сверху верандой по периметру золоченой кровли. Обогнув по галерее здание почти на сто восемьдесят градусов, монах указал на укрывшуюся в углу часовенку. На ведущих в нее крутых ступенях лежала яркая полоса солнца, проникавшего сюда через отверстие в крыше.

— Kale shu, — попрощался молодой послушник и испарился.

Часовню Ария Локешвара, хотя и небольшую по площади, но довольно высокую, украшало множество статуй. В дымке курящихся благовоний желтоватым светом горели свечи. Внутри, сидя спиной ко входу и лицом к священным фигурам, медитировал лама. Томаш оглянулся по сторонам, высматривая, не ожидает ли его кто в тени арок галереи, но никого не увидел. Тогда он встал возле часовни и, чтобы скоротать медленно тянувшиеся минуты, принялся созерцать колеблющееся пламя и слушать далекие голоса, декламирующие мантры, привыкая к смеси запахов горелого сала и благовоний.

Так прошло минут двадцать, и Томаш уже начал беспокоиться. В голову лезли дурные мысли. Неужели монахи сочли его просьбу подозрительной? Что делать, если перед ним вдруг закроются все двери? Как продолжить поиски?

— Khyerang kusu depo yinpe?

Томаш вздрогнул от неожиданности — вопрос исходил из часовни, от обращенного к нему затылком монаха.

— Извините?

— Я спросил, хорошо ли вашему телу. Так мы обычно приветствуем друга.

Все еще мучимый сомнениями, Томаш взошел по ступеням в часовню и, обойдя сидевшего на полу тибетца, узнал в нем монаха, с которым накануне разговаривал в храме Джоканг.

— Джинпа Кадрома?

Тучный монах поднял голову и доброжелательно улыбнулся. В этот момент он очень походил на живого Будду.

— Вы удивлены, увидев здесь меня?

— Ну, как вам сказать… наверно… нет, — растерялся Томаш, — хотя, вообще-то, да. Разве сюда не Тензин Тхубтен должен был прийти?

Джинпа отрицательно покачал головой.

— Тензин к вам прийти не может. Мы проверили ваши, образно выражаясь, верительные грамоты, и, с нашей точки зрения, проблем со встречей нет. Однако не он, а вы должны прийти к нему.

— Хорошо, — согласился историк. — Скажите, куда идти.

Монах закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Вы религиозный человек, профессор Норонья? — наконец спросил он. — Вы верите, что существует нечто, превосходящее нас?

— Ну… может быть… не знаю. Я, скажем так, нахожусь в поиске.

— И что вы ищете?

— Правду.

— А я думал, Тензина.

— Его тоже, — Томаш усмехнулся. — Вероятно, ему известна правда.

Джинпа сделал еще несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Эта священная часовня — самая почитаемая в Потале. Она существовала еще во дворце, который стоял тут с VII столетия и на месте которого потом была воздвигнута Потала. — Монах сделал паузу. — Вы чувствуете здесь присутствие Дхармакайи? — И, не дождавшись ответа, спросил: — Что вы знаете о буддизме?

— Ничего.

Возникло молчание, нарушаемое лишь отдаленными голосами, распевающими священные тексты.

— Более двух с половиной тысяч лет назад в Непале родился человек по имени Сиддхартха Гаутама. Он был принцем, принадлежал к высшей касте и жил во дворце. Обнаружив однажды, что за стенами дворца жизнь полна страданий, Сиддхартха бросил все и отправился странствовать, а затем поселился в дремучем лесу и стал жить как аскет, постоянно мучимый одним только вопросом: для чего жить, когда всё есть боль? Семь лет он бродил по лесу в поисках ответа. Пятеро аскетов убедили его принять обет воздержания от пищи, ибо верили, что отказ от телесных потребностей рождает духовную энергию, ведущую к просветлению. Постился Сиддхартха столь усердно, что исхудал как скелет. Однако эти усилия оказались тщетными, и он заключил, что телу нужна энергия, которая питает ищущий разум, и решил оставить крайности. Ни роскошь дворцов, ни самоистязание, в его понимании, к истине не вели. Сиддхартха избрал срединный путь — путь равновесия. Однажды, совершив омовение в реке и вкусив горсть сладкого риса, он сел медитировать под смоковницей — Деревом Просветления, или, как мы его называем, Деревом Бодхи, и поклялся, что никуда не двинется с места, пока не достигнет просветления. В ночь после сорок девятого дня медитации на него снизошло озарение, разрешившее все сомнения. Сиддхартха стал Буддой, то есть Пробудившимся.

— Но от чего он пробудился?

— От сна жизни. — Джинпа открыл глаза, будто тоже проснувшись. — Будда изложил путь к пробуждению через Четыре Благородные Истины. Первая Истина гласит, что удел человека — страдание. Страдание же вытекает из Второй Благородной Истины — противления людей приятию основного факта жизни, что все преходяще. Все рождается и умирает. Мы страдаем, ибо цепляемся за сон жизни, за обман чувств, за несбыточную мечту сохранить все таким, каково оно сейчас, и не желаем признать, что мир — текущая река. Это — наша карма. Мы живем в убеждении, что являемся самобытными личностями, в то время как на самом деле мы — часть неделимого целого.

— И эту… гм… иллюзию можно преодолеть?

— Да. Именно это устанавливает Третья Благородная Истина. Круг страданий можно разорвать, избавление от кармы возможно, и мы можем достичь состояния полного освобождения, просветления, пробуждения. Нирваны. Именно тут иллюзия личностности рассыпается в прах и приходит констатация, что все составляет единое целое и мы являемся частью этого целого. — Монах вздохнул. — Четвертая Благородная Истина — это священный Восьмеричный Путь, ведущий к преодолению боли, слиянию с единым и возвышению в нирвану. Это путь стать Буддой.

— И каков же этот путь?

Джинпа вновь смежил веки.

— Это путь в Шигадзе, — молвил он, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.

— Как?

— Это путь в Шигадзе. Там есть небольшая гостиница. Придите туда и скажите, что желаете, чтобы бодхисаттва Тензин Тхубтен указал вам путь.

Томаш остолбенел, пораженный изобретательностью, с какой монах вдруг вернулся к тому, с чего начал.

— Значит, Шигадзе, — пробормотал он. — А как называется гостиница?

— «Ганг Гьял Утци». Но люди с Запада называют ее отель «Орчард».

Спустившись по бесчисленным, зачастую почти отвесным и темным, как колодцы, дворцовым лестницам, историк прошел через большой зал, где стоял трон шестого далай-ламы, и, не обращая внимания на статуи, часовни и прочие достопримечательности, покинул Поталу.