Бежало время, а они все рыдали по поводу незавидного положения, в которое поставил их фюрер. Гиммлер однажды изловчился даже возложить вину на Гитлера. «Я же не делаю ничего такого, о чем не знал бы фюрер!» – патетически воскликнул он в разговоре с генералами. Чуть позже Гейдрих в деловой записке признал, что у СС существовали серьезные разногласия с армией в оккупированной Польше: «Приказы по полицейским частям были исключительно масштабными, например, предписывалась ликвидация тысяч поляков из правящих слоев. О таком приказе нельзя было сообщить генералу, тем более членам штаба, и поэтому акции СС и полиции казались жестоким самовластным произволом».

Военные вскоре поняли, зачем действительно были посланы особые части в Польшу. 8 сентября адмирал Канарис из абвера докладывал в штаб 1-й армии, что эсэсовские командиры хвастаются своей работой: они расстреливают по 200 человек в день, обычно без суда, преимущественно евреев, аристократов и священнослужителей. Через три дня тот же Канарис был с рапортом у Кейтеля в ОКБ и предупредил: «Когда-нибудь мир возложит ответственность за эти методы на вермахт, поскольку все это творится прямо у него под носом». На Кейтеля это не произвело впечатления. Воспользовавшись примитивной логикой фюрера, он парировал: если вермахт не хочет делать «все это», то нечего и жаловаться, что работу по ликвидации берут на себя СС.

Вермахт смирился с постыдной ролью наблюдателя. Канарис мог сколько угодно собирать материалы о том, что творили эйнзацкоманды, но их это нисколько не тревожило. Прямо на глазах у военных Польшу накрыла волна террора, напомнившего о тех днях, что последовали сразу за приходом к власти нацистов в Германии. Гитлер сказал: «Всех, кого только можно, так или иначе, отнести к высшему классу в Польше, следует ликвидировать», – и эсэсовцы вышли на охоту за людьми, выполняя его приказ.

Обзаведясь заранее составленными списками, головорезы Гейдриха хватали чиновников, ксендзов, землевладельцев, предпринимателей, учителей, врачей. Их всех собирали в специальные лагеря, которые часто оказывались и местами казни. Торуньский завод, Мульталь в окрестностях Быдгоща, лагерь Зольдау, Штутхоф и форт № 7 в Познани – все эти места стали синонимами террора и гибели многих тысяч поляков. Штурмбаннфюрер Редер, командир эйнзацкоманды в Быдгоще, заявил: «Планируется ликвидация всех радикальных элементов». Радикалами именовали всех польских националистов. Даже просто членства в Союзе западных земель – организации польских шовинистов, которые требовали аннексии германских территорий и тем самым объективно оказали большую услугу Гитлеру, – было достаточно для вынесения смертного приговора.

Польская элита постепенно исчезала. В округе Хельм-Пелышин, например, были арестованы две трети из 690 служителей церкви, 214 из них казнены. 27 сентября 1939 года Гейдрих заявил: «Из представителей польских высших классов на оккупированной территории еще существуют максимум 3 процента».

Особые части работали согласно сухим, рациональным планам. Но рядом с ними теперь появилась и другая эсэсовская организация, управляемая не секретными приказами фюрера, а единственно ненавистью и жаждой мести. Она включала представителей немецкого меньшинства, преимущественно из Данцига и Западной Пруссии, которые не могли забыть, что еще недавно были мишенью для польских шовинистов.

В первые дни войны польские власти и разнообразные учреждения, взбешенные призывами гитлеровской пропаганды типа «Снова в рейх!» и подстегиваемые панической шпиономанией, обрушились на немецкое меньшинство. Лавиной посыпались ордера на арест: красные – для заключения в местные тюрьмы, розовые – в лагеря для интернированных, желтые – для высылки в центральные восточные области страны. Кроме того, у каждой националистической организации имелся свой черный список, и они предпринимали самостоятельные акции против гитлеровцев и швабов, как они именовали немцев.

50 тысяч немцев были изгнаны из своих домов на западе и депортированы, тысячи попали в тюрьмы. Банды мародеров рыскали по немецким домам и фермам, убивая обитателей. Тысячи немцев были убиты или погибли, пока их гнали по деревням сквозь хохочущие, плюющиеся толпы. Германские власти утверждали, что к 1 февраля 1940 года они обнаружили тела 13 тысяч убитых немцев. Возможно, это преувеличение. Но и в меморандуме 1954 года польского Института Запада в Познани упоминаются «несколько тысяч» погибших. Ближе всех к истине, видимо, Мартин Бросцат, видный специалист в области польско-германских отношений. Он дает цифру от 4 до 5 тысяч.

Однако между польскими убийствами и преступлениями немцев было одно важное отличие – они не были результатом скоординированного плана или выполнения воли государства; многие поляки, включая офицеров, защищали немцев от ярости толпы. И все же немецкое национальное меньшинство решило отомстить за эти гонения.

Сначала они объединились в отряды самообороны, так как боялись новых нападений со стороны поляков. Но вскоре определяющей чертой этих формирований стала национальная ненависть. Гауляйтер Данцига Альберт Форстер создал собственное подразделение для борьбы с поляками, как с расой. Западная Пруссия вскоре превратилась в арену беспощадной бойни, в которой намеренно разжигаемые страсти сочетались с холодным расчетом. Годами сдерживаемая неприязнь к полякам у местных расовых фанатиков, воспитанных в бунтарских традициях СА, выплеснулась наружу. Направлял погромщиков сам Форстер: он хотел предстать перед фюрером в качестве первого восточного гауляйтера. «очистившего свой район от поляков».

Это рвение не могло не настораживать Гиммлера, который давно считал Форстера своим главным соперником в борьбе за расположение фюрера. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у Форстера была собственная организация самообороны! И потому Гиммлер дал задание бригадефюреру Готлобу Бергеру, своему начальнику отдела пополнения, сформировать из имеющихся отрядов самообороны специальное соединение СС «Фольскдойче». Бергер выполнил это поручение, составив себе опору в лице известных лидеров СС тоже из числа фольксдойче – немцев, живших за пределами Германии. Новая организация самообороны имела четыре окружных управления. А они, в свою очередь, – местные отделения. В целом эти отряды использовались в Польше как вспомогательные полицейские силы. Единственной областью, где охота на людей все еще продолжалась, была Западная Пруссия, а позже Люблин.

Во главе организации самообороны в Западной Пруссии находился фанатичный нацист оберфюрер СС Людольф фон Альвенслебен. Он установил в своем регионе режим тирании, как во времена разгула СА в самой Германии; тогда штурмовики школы Карла Эрнста обзавелись даже самочинными концлагерями, куда бросали демократов, республиканцев и всех, кто им не нравился. Теперь же для людей Альвенслебена было достаточно просто доноса от немца, чтобы кого-то из поляков уволокли в подвал, гараж или сарай и убили. Даже многим нацистам эти гонения на поляков постепенно стали казаться чересчур уж дикими. Например, Лили Юнгблют, член партии и жена немецкого помещика, обратилась к Герингу с письмом протеста; она писала, что «здесь расстреливают тысячи и тысячи невиновных людей». Сам Гейдрих брюзжал по поводу «бесконтрольных и неприемлемых актов мести» со стороны некоторых подразделений организации самообороны, хотя его волновала не гуманность, а дисциплина.