Алик лежал на холодном полу и чувствовал затылком тепло ее ног. И руки мягкие чувствовал, и дыхание. Разогревалось что-то внутри, размораживалось. Словно снял неудобную, сковывающую движения одежду, и задышало тело. Только не тело дышало. Нечто более важное, чем тело… Мягким стал он, расслабился. Как будто был он солдат, домой с войны вернувшийся. Вот его дом. Эта девушка странная – его дом. Отечество его, за которое и жизнь отдать не жалко. Только здесь понимают и любят, только здесь. И не страшно быть мягким, и теплым быть можно, и добрым, и… Он задышал часто, и что-то горячее, бывшее еще совсем недавно ледышкой колкой, вытекло из его глаз.

– Да-а-а, – выдохнул он сквозь слезы. – Ая я, я, я люблю те…

Договорить не смог. Разрыдался. Очень легким стал внезапно. Как перышко. Невесомым почти. Хлопнуло открытое окошко. Ворвался в комнату ветерок нежданный и закружил, завертел его. Оторвал от любви случившейся и понес к облакам серым, а потом еще выше и еще, в сгусток тьмы, в ничто обжигающее.

Капли пота холодного скатывались по спине, застревали в волосяной косичке на позвоночнике, снова наворачивались и катились вниз. Бело-серая хмарь – и метелью-то назвать нельзя, хмарь именно – кружила за окошком. В гостиничном номере установился сумрак. Не закат, не рассвет, обыкновенный зимний московский сумрак.

«Сумрак – это сокращение, наверно, – неизвестно с чего догадался Алик. – Су, точка, мрак. Сумма мрака каждого из московских жителей. А в результате получается один большой, с октября по апрель, СУМРАК. Сами создали, сами живем, за грехи свои расплачиваемся. И не потому в Испании солнечно, что широта другая. Люди там другие, вот солнышко и блестит. И в Либеркиберии блестит…

Упомянув мысленно Либеркиберию, он осознал, откуда вывалился в тоску казенного гостиничного утра. Аю вспомнил, пальцы ее хрустальные, оранжерею, среди деревьев продавленный диван. Воспоминания цепляли друг друга, словно падающие доминошки. Банкир – работа – сделка – кидок банкирский – жена – дети – Наташа – друзья – шеф – Михай – Планка недостижимая. Алик сидел, голый и мокрый после душа, в себя приходил, личность свою структуировал. Вот он, не бедный вроде чувак, сорока примерно лет… И есть у него все: семья, работа, дети, деньги. Проблемы тоже, конечно, есть. Счастья только нет. Но это ничего. Не он первый, не он последний. Подумаешь, счастье, и так много всего есть. Складывалась почти картинка, еще чуть-чуть, казалось, и сложится.

– А куда Аю девать? – задал он себе вопрос. – Либеркиберию куда? И сущность мою, якобы божественную?

Структурировал, структурировал, да не выструктурировал. Смешались доминошки, сгрудились в кучу хаотичную. В голове замелькал одуряющий сюрреалистический клип.

…Руины висящие. Вздыбленное море. Совещание с шефом в туалете. Жена, упрекающая в каких-то грехах. Антуан окровавленный. Зал черный с искалеченными им людьми. Женщина в воде, коляска, разрубленная куском стекла. Драка в караоке. Разводки и интриги на работе. Бешенство, когда банкир его кинул. Люди, висящие между обломками небоскребов. Мечта о веселой багамской старости. Жажда денег. Похоть черно-красная. Наташа в слезах и сперме, тушь ее, потекшая на лице, и Ая – рыбка золотая, без которой дышать невозможно…

Клип не кончался, по кругу шел, на пытку становился похожим. Эпизоды сменяли друг друга со все более возрастающей скоростью, а время самих эпизодов сокращалось, сжималось в мгновения трудноразличимые, в пятна цветные. Пляска пятен окончательно добила Алика. У него закружилась голова, он потерял равновесие и упал на темно-синий с белыми прожилками ковер.

Не получилось у него сложить себя по кусочкам, и даже подумать, почему не получилось, не получилось. На прикроватной тумбочке, противно вибрируя и заливаясь бодрыми технотрелями, запрыгал секретный мобильник. С трудом приподнявшись, задевая задом острые углы кровати, он пополз на карачках к надрывающейся трубке.

«Душевные метания – это, конечно, хорошо, – подумал. – Но надо решать, как из дерьма случившегося выруливать. Труба зовет».

Труба звала подозрительно ласковым голосом Михая.

– Здравствуй, дорогой, – промурлыкал телефон. – Как самочувствие, как настроение? В пробке небось стоишь?

– Стою.

– А почему на общедоступный мобильник к тебе не прозвониться?

– Батарейка села.

– А, ну да, бывает. Я чего, собственно, беспокою. Шеф волнуется. Ричарду в Женеву звонил. Не пришли деньги, Ричард сказал. Так шефа бедного чуть кондратий не хватил. Тебя разыскивает. Я ему шепнул, конечно, что все у тебя под контролем. Но волнуется все равно. Пожалей пожилого человека, вредно ему волноваться. Ты сам когда на работе появишься?

– Минут через сорок буду, наверное.

– Вот и ладненько, а чего там с банкиром, проблемы или так, пустяки технические?

– Технические скорее.

– Вот и отличненько. Но ты все же, когда приедешь, заскочи ко мне на секундочку перед шефом. Хорошо?

– Хорошо.

– Вот и славненько. Ну, пока?

– Пока, – ответил Алик, не удержался и подковырнул напоследок коллегу: – До свиданьица…

Он положил трубку на тумбочку. Постоял еще некоторое время на четвереньках с опущенной головой.

«Началось», – подумал обреченно.

Достал из комода трусы и начал надевать их. Труба звала.

– …А я говорил, я предупреждал. Жулик он, твой банкир, обыкновенный. Но ты же великий у нас, самый умный, слушать никого не хотел.

Михай счастливым не выглядел, как ни странно. Алик удивился. Предполагал он, что счастлив будет коллега от последних известий.

– Подставил ты всех. Шефа подставил, меня. И ловко так. Типа психанул, а сам побежал к ЛМ вопросы решать. Знал же, что Леонид Михайлович меня позовет, приглядывать за тобой велит, старшим назначит. Знал? Скажи, знал?

Ясно все стало. Переживал за свою шкуру хитроумный Михай, поэтому и загрустил. Как деньги брать, не за помощь даже, а так, за бездействие, за то, что палки в колеса не вставляет, это завсегда пожалуйста. Никакой рефлексии, полная уверенность в будущем и оптимизм. А как тучки на горизонте появились, сразу преобразился. Губешки подрагивают, бледность благородная на лице появилась откуда ни возьмись, глубина и страдание иконописное во взоре.

Алик любовался Михаем.

«Вот он, – подумал. – Человек, царь природы. Венец творения, можно сказать. Интересно, если венец такой, то творец намного ли лучше? Руки оторвать надо творцу такому, найти и оторвать».

Не часто себя ловил Алик на фальши. Сейчас поймал. Если чуть подумать, себе надо было руки отрывать. Не лучше его он. Такой же, хуже еще. Не просто человек обыкновенный, но и творец для несчастных из Либеркиберии. Безответственный и глупый. А там ведь Ая, любовь его неземная живет. И страдает из-за него, и мучается.