— У вас хоть огород да корова есть.

— Эх, милый, а что с них? Этого для себя кое-как. Вот и работали. А у старухи-то не ревматизм, как мы все думали.

— А что?

— Бруцеллез! От коров заразилась.

— Бруцеллез! — у Вовки округлились глаза.

Ему вспомнились вспухшие, посиневшие руки доярки Акулины. Ее ноги, не влезающие в сапоги, ногти на руках и ногах потемнели. Из-под них сочилась кровь. Все тело ее сводила нестерпимая, жуткая боль. Она не могла ходить, руки совсем ослабли. Они не умели удержать даже ложку. Постоянные головные боли не отпускали. Все тело потеряло чувствительность и стало чужим, тяжелым. А вскоре и оно покрылось синими пятнами. Злая болезнь, совсем сломала бабу.

— Так это от коров! Они нас всех перезаразят! — крикнул Вовка.

— Не заразят. Уже ветеринар взял кровь у коров на анализ. Скоро выбраковывать больных коров будут.

'— А раньше куда смотрел?

— У нас на ферме никогда бруцеллеза не было. Первый случай. И он коснулся именно моей бабы.

Вовка понурил голову. Вспомнил, что пил молоко от коров Акулины. Решил теперь никогда не пить молока.

Шло время. Вот и сменилось лето осенью. За нею зима пришла. Доярки перевели коров с пастбищ на ферму. После обследования и выбраковки, многих коров отвезли на бойню. А доярки набрали в группы молодых коров. Какие должны были в эту зиму отелиться. Перед уходом домой, женщины внимательно осматривали группы. Не вздумает ли чья корова телиться этой ночью? Все шло хорошо, лишь Торшиха по- прежнему оставалась на ферме тенью. Ее никто не видел, не разговаривал, не замечал. Она делала вид, что бойкот ее не трогает. И что так ей и самой лучше. А потому и сама не пыталась ничего наладить, ничто изменять. Так бы оно и шло. Но подошло время массовых отелов.

Доярки ночами не уходили с фермы. Дежурили возле своих коров. Группу Акулины, пока она лежала в больнице, присматривали все по очереди. И даже старик сторож. Дежурил у коров и Володька. Он сам уже принял добрый десяток телят и коровы после этого со-всем привыкли к нему. Перестали бояться, начали доверять.

Но эта неделя выдалась самой трудной. Поселенец не спал уже пятую ночь. Надо было помогать дояркам последить за коровами.

Самим не справиться. Не донести укутанного теленка в телятник на руках. Далековато, тяжело, просили Вовку и он не мог отказать. Хотя каждый день обещал сам себе, что сегодня, как бы ни просили — откажется. Но… Не мог.

Вот и сегодня он опять помогал Ольге. Три ее коровы вот-вот должны были отелиться. А доярка с ног валилась от усталости.

— Володя, присмотри. Еще часа три, — просила она поселенца.

— Ладно, иди спи. Пригляжу.

Но заметил, что коровы из группы Вальки тоже неспокойны. Особенно две первотелки. Мычат. Смотрят на скотника глазами полными страха. Ведь первый отел. А их хозяйки нет. Не пришла. Нет ее. А самим и больно, и страшно. И некому утешить.

Володька сначала проходил мимо них равнодушно. Какое его дело? Он не обязан. Он только скотник. Отелы принимают доярки и ветврач. Но тот живет далеко. Ферма — не единственная его забота. А доярки нет. И коровы беспокоятся.

Шел третий час ночи. Две коровы из Ольгиной группы уже отелились. И теперь отдыхали. Осталась последняя корова. Вовка уже отнес телят на телятник. Сидел около громадной черной коровы. Караулил. Ольга спала. Поселенец не будил ее, сам управился. Отелы прошли спокойно. Теперь последняя. Она тоже. Вот-вот.

И вдруг замычала первотелка Торшихи. Жалобно, моляще. Людей звала. Вовка подскочил. Корова стояла на ногах. А теленок уже шел. Голова и передние ноги вышли. Но дальше — никак.

— Ложись! — стал валить ее Вовка.

— Мм-уу, — противилась корова.

— Вся в хозяйку — дура! Ложись! — обвязывал поселенец веревкой ноги коровы и валил ее на пол. Но та расставила ноги, била ими по перегородке.

— Ну ложись, ложись, — успокаивал ее Трубочист. Но скотина упрямилась. И тогда, надев веревочную петлю на переднюю ногу, Вовка с силой дернул на себя веревку. Корова упала. Он быстро опутал ее. Та билась. Кричала на всю ферму.

— Тише, дура, ты не первая. Лежи спокойно. Помогай мне, — поселенец обвязал ножки теленка полотенцем. И как только корова делала вдох, тихонько тянул теленка. Вот он вышел уже наполовину.

— Ну, еще немного!

— Мм-у!

— Давай, Торшиха, ленивая! — Корова оглянулась. Хотела встать. Но веревки удержали. — Живее. Спокойнее!

Вдруг сбоку всплеск послышался. Вовка оглянулся. Теленок третьей коровы уже вышел. И попал в сточную канавку.

— Тудыт-твою мать! — кинулся к нему поселенец.

— Оля! Ольга! Быстрее! — закричал Вовка, выхватив теленка из навозной жижи. Тот уже успел порядочно глотнуть из сточной канавки.

— Олька!

— А?

— Скорее! Помоги! — Доярка подскочила вмиг. — Возьми телка, я сейчас.

— А что?

— Нос протри! В канавку угодил. Я — туда. Там телок идет, — кинулся Вовка к торшихиной первотелке.

Та лежала молча, откинув голову на кормушку. Из глаз слезы бежали. Теленок так и не пошел дальше. Поселенец взялся за полотенце.

— Давай!

Снова вдох. Теленок вышел на сантиметр. Еще вдох — еще немного. Вовка гладит корову, подбадривает ее.

— Ну! Еще немного. Еще!

Корова вдохнула глубоко. И теленок, вытащенный Вовкой, теплым комком лег на руки. Зафыркал, слизь из ноздрей полетела.

— Подожди. Это я сам сделаю. А ну! Дай сюда свою нюхалку, — обтирал мокрого, дрожащего теленка скотник.

Корова смотрела на него благодарными глазами. Нежно оглядывала теленка.

— Хорош! Хорош! Ишь какой шустрый! Смотри! Весь в тебя! — смеялся Трубочист. И только отнес теленка, увидел, что пришла сама Валька.

Володька знал, что у нее вот-вот начнет телиться вторая первотелка. Но решил не помогать. Пусть сама управляется. Сама. Без помощников. Он уже хотел идти домой. Но глянув на настольные часы, сплюнул. Пять утра. Нет смысла уходить. Через час снова на работу. Надо вздремнуть этот часок. Хоть немного отдохнут ноги и руки.

Вовка прилег за кормушками на пахучей копне сена. Закрыл глаза. И снова этот Скальп. Он всегда появляется, когда Трубочист устал и еле держится на ногах. Вот и теперь. Ишь как вышагивает. В новом костюме, в белой рубашке, но почему у него вместо галстука коровье место? Что это? Вовке жутко становится. Может показалось? Да нет. Вон и пуповина вокруг шеи обвилась. И лицо у Скальпа синее, как у задушенного.

— Допрыгался, курва! Скольких из-за тебя в бараках душили! Л вот теперь и ты попался. Сам! Ну что?

Но Скальп вдруг делает усилие. Еще одно. Пытается сорвать липучую петлю. Смотрит на Вовку. Зовет его. Кричит: