— То есть ты так думаешь?!

— Никак не думаю, — психую я, шлёпая ладонью себя по ноге, так тоже оказывается легче. — Просто у тебя уже есть представления обо мне, и они тебе нравятся, ну или же они тебе подходят. Не знаю, что там тебя зацепило. Моё сопротивление, упрямство, строптивость… Да всё, что угодно. А что будет, когда ты поймёшь, что я… я нефига не такая. Что я всего боящаяся на свете тряпка, всю жизнь только и делающая, что цепляется за людей, впадая от одной зависимости в другую?!

Слёзы сами собой начинают наворачиваться на глаза, и я откидываю голову назад, пряча их от Стаса. Помогает мало, приходится запустить руку в волосы и сжать их у основания, с силой натягивая кожу голову. Боль немного отрезвляет.

— Ты говоришь, что примешь меня любой, хорошо, давай проверим, — я возвращаю голову обратно, чтобы видеть его, хотя на улице уже давно ночь, и фонари вдоль трассы не дают того освещения, чтобы мы могли в полной мере видеть выражения лиц друг друга. — Если хочешь, я тебе всё расскажу.

Чернов пока молчит, напряжённо скрипя зубами. Прячу замёрзшие руки в карманы парки.

— Вера, — без всякой злобы выдыхает он, но и спокойствия в нём сейчас нет ни на йоту. — Весь вопрос не в том, чего хочу я, а чего хочешь ты. И хочешь ли ты, чтобы я знал…

Дальше ехали опять в молчании. Не таком гнетущем, но всё равно. Каждый думал о чём-то своём, пытаясь переварить услышанное или сказанное.

Дома я поплелась в душ, а Стас пошёл выгуливать Бонифация, который уже весь извёлся в ожидании непутёвых хозяев.

Когда я вышла из душа, уже переодетый в домашнее Стас сидел в гостиной на диване и что-то увлечённо печатал на ноутбуке.

— Кушать хочешь?

Вместо ответа он лишь отрицательно покачал головой, не отрывая глаз от экрана. Замечательно. Пошла на кухню, зачем-то долго там возилась, хотя от моих кулинарных умений явно не было никакого толка. Пыталась переварить события сегодняшнего дня, и мне казалось, что за один вечер произошло больше, чем за предыдущие недели. И все дневные тревоги из разговора с Севкой и Кролей казались такой ерундой.

Бонифаций тёрся у моих ног, изображая кота, в результате чего, я сдалась и взяла его на руки, он тут же принялся пытаться лизнуть меня в мокрые от слёз щёки. Говорю же, тряпка. Пришлось отпустить пса обратно.

Время шло, Стас успел поговорить с кем-то по телефону, Бонька скакал по квартире, а я всё ещё продолжала прятаться на кухне, стараясь принять хоть какое-то решение.

Когда я появилась в комнате, Стас взглянул на меня коротким взглядом и уткнулся обратно в свой ноутбук. Осторожно села на противоложный край дивана, поджав под себя ноги. Но даже тогда Чернов не реагировал на меня, совершенно не собираясь облегчать мне задачу. Кусала губы и украдкой рассматривала его, словно боясь быть застуканной. Он был хмурым и уставшим, под глазами пролегли тёмные круги, на щеках виднелась дневная щетина, по которой мне до безумия захотелось провести ладонью, но я опять не отважилась. Вместо этого задержала дыхание, а потом спокойным и бесцветным голосом спросила:

— Как ты думаешь, что бывает с покорными детьми, которые никогда в жизни ничему не сопротивлялись?

Стас не спеша отводит глаза от ноутбука на меня, обдумывая услышанный вопрос.

— Начинают бунтовать, став взрослыми? — аккуратно предполагает он.

— Это лучший вариант развития событий. Но чаще всё происходит совершенно иначе. И уходя от одной зависимости, скорее всего они попадают в другую…

Если вспоминать, то во многом мои отношения с миром и с родителями оказались завязаны на музыке. Сначала это просто были попытки порадовать отца моими достижениями, а потом всё переросло во что-то большее и просто-напросто вырвалось из-под нашего контроля.

Как всегда, всё случилось спонтанно. Однажды отцу, впечатлённому какими-то моими успехами, пришла в голову гениальная идея устроить совместный концерт. Ну как совместный, концерт был его, а мне предлагалось отыграть для него пару композиций. И как-то всё так удачно сложилось, что зал просто утопал в сентиментальных слезах от идеи воссоединения дочери и отца.

Дома все прониклись этой затеей, у мамы буквально горели глаза от мысли о том, что отец вот так вот прилюдно признает во мне свою законную дочь. А что я? Мне пока что было всё равно, я играла и большего от меня не требовали, так что я была вполне счастлива. Правда, в нашей ситуации было одно большое но, Константин Валерьевич достаточно много гастролировал по стране, а я всё ещё была школьницей, и как ни странно, но маминого благоразумия хватило на то, что бы не нарушать мой учебный процесс. Поэтому выступала я с ним редко, и то только в пределах Москвы и Московской области.

А потом случалось неминуемое — я выросла. Мне было семнадцать, и я ни черта не смыслила в этом мире. Смотрела на мир широко распахнутыми глазами и удивлялась всему на свете. Вера Григорьевна с Севкой ещё пытались хоть как-то социализировать меня, но я пока что ещё не понимала, чего они от меня хотят.

Вопрос о продолжении дальнейшего обучения толком и не стоял, в один из своих визитов отец принёс два цветастых буклета: один из консерватории, другой — Гнесинки. Мой шикарный выбор был лишь номинальной идей свободы. Решила за Гнесинку, даже не знаю почему.

Учиться было интересно, наверное, ещё и потому что я оказалась в своей среде, таких отчаянно-увлечённых ботаников. Я вдруг стала понимать людей вокруг себя и перестала быть какой-то не такой. Так увлеклась, что и родителей из виду потеряла, не задумываясь о том, что у них там творится. Меня вообще, как оказалось, теперь не надо было ни контролировать, ни воспитывать, ни что-то ещё… Я и дома-то толком не бывала сутками напролёт, пропадая в стенах академии.

Как всегда, меня не могли не заметить, вновь начав отправлять куда только можно — на фестивали, конкурсы, концерты… Даже наставника для меня выделили из ассистентов-стажёров. Можно, считать, что личного педагога.

— Хочешь, угадаю? — Стас вдруг прерывает мой рассказ.

— Всё настолько предсказуемо? — попыталась улыбнуться я, но Чернов продолжал оставаться серьёзным. — Да, ты прав, это был Олег.

Вернее, Першин Олег Иванович. Уже не студент, но и ещё не педагог. Молодой, красивый, обворожительный, перспективный… Правда, уже тогда он понимал, что в музыке ему сильно ничего не грозит, он неплохой пианист, но ему всегда не хватало чего-то такого, чтобы стать лучшим. Но он не сильно расстроился, быстро переключившись на педагогическую деятельность. И если музыканты обычно мечтают о полных залах и мировом признании, то его целью стало остаться в стенах родной академии. А для этого надо было одно, чтобы его ученик (в данном случае это оказалась я) добился успехов на международном поприще.

На самом деле, мир профессиональной музыки достаточно узок, а конкуренция в нём страшнейшая. Что же говорить об отдельно взятом ВУЗе? Поэтому не было ничего удивительного в том, что он подошёл со всей ответственностью и пылом к занятиям со мной, воспринимая каждую мою победу, успех или поражение как свои собственные. Я тогда плохо понимала мотивы его действий, но такое пристальное внимание со стороны молодого человека мне льстило.