— Насколько мне известно, — со сдержанным достоинством проговорила она, — я вела совершенно невинную и совершенно чудесную беседу с лордом Грэтли.

— С лордом Грэтли?

— Вы явно не одобряете.

— Я этого не говорил.

— Вам и не надо ничего говорить, — сказала она, покачав головой. — Вы повторяете слова, когда не одобряете.

— Не повторяю.

Она посмотрела на него с жалостью.

— «Тюрьма. Разбойники. Побьете меня тростью. С лордом Грэтли». Вы всегда повторяете мои слова, когда не одобряете того, что я говорю.

— Я ищу ясности.

— Да. В том, что не одобряете.

Она могла бы поклясться, что услышала его рык.

— Вы заигрывали с лордом Грэтли!

— Мне кажется, мы уже это обсуждали. И что, если так? Вы ясно выразили свои намерения. — Она демонстративно расправила бархатную ленточку на рукаве. — И лорд Грэтли тоже.

Он сделал к ней несколько шагов.

— Что вы задумали, Уиннифред?

— Абсолютно ничего. — Она смахнула с платья пылинку. — Пока.

— Объясните! — приказал он, морской капитан до мозга костей.

Она беспечно пожала плечиком.

— Я дала обещание вести себя как примерная дебютантка в этом сезоне, и я выполню свое обещание.

— А после сезона?

— Ну, не вечно же я буду дебютанткой, верно? Я даже не в Лондоне буду. Стану наслаждаться независимостью старой девы в далекой сельской Шотландии.

— Лорд Грэтли живет здесь.

— Да. — Она улыбнулась ему настолько шаловливо, насколько сумела. — Но он часто путешествует.

Она затаила дыхание и ждала, когда Гидеон взорвется. Уиннифред ждала, что он станет кричать, бушевать и потребует, чтобы она больше никогда не приближалась к лорду Грэтли. Ее удивило, насколько сильно ей этого хотелось, насколько необходимо было получить какой-нибудь, хотя бы малейший, знак его страсти.

Но он не взорвался. Он не кричал, не бушевал, не требовал.

О, он злился; она видела, как ярость буквально исходит от него волнами. Но не было ни единого, даже самого малого, намека на утрату самообладания. Он полностью владел собой — совершенно неподвижен, не считая вздувшихся мускулов на плечах и едва заметно опустившейся головы.

Он смотрел на нее не мигая, и внезапно она поняла, что утратила свое преимущество.

— Вы ждали, что я в это поверю? — опасно мягким голосом спросил он.

— Не понимаю, о чем вы.

— Понимаете. — Он шагнул к ней. — Прекрасно понимаете.

Она начала непроизвольно отступать, а он надвигаться. Медленно, неуклонно он преследовал ее через комнату.

— Вы считаете меня шутом, Уиннифред?

— Что?

— Дураком, над которым можно подшучивать, потому что я пару раз рассмешил вас?

— Нет. Я…

— Тогда безобидным, потому что я поцеловал вас под луной и отпустил?

— Я никогда…

— Дело в хромоте? В трости? — Движением настолько молниеносным, что у нее захватило дух, он метнулся вперед и пригвоздил ее к стене. — Ты думала, я тебя не поймаю?

Не успела она даже подумать о том, что ответить, как его рот накрыл ее и поглотил. Это было совсем не похоже на тот его поцелуй в Шотландии. Совсем не похоже на нежное слияние губ у моста. Своим телом он удерживал ее прижатой к стене, а руками схватил и пригвоздил запястья над головой.

— Ну так останови меня! — выдохнул он у ее рта. — Останови меня. Покажи, почему ты считала безопасным играть со мной в свою маленькую игру.

Мгновение обида и страх боролись с желанием. Но потом Уиннифред ощутила это — дрожь в его теле, резкий стук сердца на своей груди, учащенное дыхание на своей коже. Он боролся так же, как и она.

Она обещала себе, что не будет ждать и надеяться, но никогда не обещала не использовать шанс.

— Я играла… потому что знала, что ты выиграешь.

Его хватка стала крепче, глаза почернели как ночь, а рот снова впился ей в губы.

У нее не было времени мягко и постепенно погружаться в жар возбуждения, как тогда, в Шотландии, не было возможности отыскать в это мгновение свой путь. Стремительно, без принуждения она была втянута в дуэль зубов, языков, губ.

Он пошевелился, втиснув колено ей между ног. Она услышала собственный тихий стон удовольствия и подалась вперед в безмолвной мольбе быть ближе. Ее пальцы сгибались и разгибались в его тисках, жаждая прикоснуться к нему. Но Гидеон не смягчился; он удерживал ее крепко прижатой к стене.

Щемящая боль стала потребностью, когда он оторвался от ее рта, чтобы распробовать линию скулы, мочку уха и изгиб шеи. Она чувствовала шероховатое царапанье зубов и влажное прикосновение языка. Гидеон легонько прикусил чувствительное местечко между шеей и плечом, и она ахнула от ошеломляющего ощущения.

Он затих от этого звука, пригвождая ее своим весом, обжигая кожу горячими, прерывистыми вдохами и выдохами. Руки его расслабились и соскользнули с ее запястий, и на один ужасный миг она испугалась, что он отпустит ее совсем.

Он не отпустил. С внезапной сменой настроения он обвил ее рукой за талию и мягко потянул от стены. А потом поцеловал нежно, медлительно, томно, словно мог часами просто вкушать ее. Руки его больше не пытались пленить и удержать силой, но возбуждали через платье медленными поглаживаниями и легкими, невесомыми прикосновениями. Словно он вдруг решил быть бережным. Более того — хотел быть бережным.

Последней ее связной мыслью была мысль о том, что вот именно этого она и хотела. Чувствовать себя желанной, лелеемой и любимой.

Гидеон совсем перестал думать. Он повиновался лишь чувствам и инстинкту. Мозг его был пуст, за исключением мыслей об Уиннифред в его руках. Не было ни корабля, ни сражения, ни чувства вины. Не было больше гнева или первобытной потребности поставить свое клеймо. Была только Уиннифред… Ощущение ее пальцев у него в волосах, вес прижимающегося к нему мягкого тела, сладкий вкус губ и слабый запах лаванды на коже.

Она переполнила его, утопила разум и смыла все, кроме потребности погрузиться дальше в ее ощущение, вкус и запах. Почти по собственной воле его пальцы начали трудиться над рядом пуговок платья на спине. Ткань соскользнула с плеч. Он потянул ее вниз, по тонким рукам и талии, пока она лужей не растеклась на полу. Сзади плясал свет камина, очерчивая ее тело сквозь тонкую белую шемизетку и подсвечивая забранные вверх локоны.

— Прекрасная, — прошептал он, протягивая руку, чтобы вытащить шпильки из волос.

Как же она красива.

Мало-помалу он раздел их обоих, останавливаясь, чтобы прикоснуться к каждому дюйму кожи, который обнажался, и давая Уиннифред возможность делать то же самое. Она была нерешительной и в то же время настойчивой в своем изучении, позволяя пальцам исследовать его голый торс и руки, ладонями прикасаясь к бедрам и талии. Она заколебалась, когда он снял брюки, но лишь ненадолго.