первую ступень и говорить о дальнейшем учении боялась, но отец заговорил сам:

— Расхлябался я, придется тебе, девка, дома пожить.

— Ладно, буду дома, — покорно и грустно согласилась девочка.

Отец начал утешать ее:

— Тебе годов немного, вот поправлюсь я — и поедешь учиться. Жизнь в берега войдет, а теперь страх берет в город тебя одну пустить.

Жизнь уложилась в берега, проезжие и прохожие говорили, что в городах порядок. Есть хлеб, есть службы, работы, принимают и в учение. Настя, живя с отцом, делала всю тяжелую работу, и старик отдохнул. Он опять заговорил, что ей необходимо учиться. Девушка соглашалась, но не знала, куда ехать и к кому писать. За годы революции все так изменилось, а она нигде не бывала, кроме Озерков и ближайшей станции. Кирилл останавливал всех прохожих, проезжих и спрашивал:

— В городу будешь?

Если человек отвечал, что будет, то старик звал его к себе:

— Зайди, потолкуем, — и упрашивал разузнать все насчет учения и написать ему письмо.

Многие из прохожих обещались, но идет второй год, и еще ни один из прохожих не написал письма.

— И не напишет никто, — говорит Настя.

— Ужли нету на всем свете порядочного человека?! — восклицает старик: он верит людям.

— Есть порядочные, а не напишут. Кому же охота по чужим делам бегать.

— А парень из Дуванского, по-моему, напишет, с виду хороший паренек.

— Такой, как и все.

Настя не ждала ответа и от Степы. Ее терпение приходило к концу, она измучилась ожиданиями и готова была бежать в далекий и незнакомый город.

«Пусть будет, что будет, а все лучше, чем жить в этих Озерках», — думала она, и ушла бы, если б меньше любила и жалела своего старого отца.

IV. УЧЕНИК МАРТЕНОВСКОГО ЦЕХА

Степа прошел весь город, у многих спрашивал, где листопрокатный завод, и все посылали его дальше. За городом остановился — перед ним лежали три дороги, — решил дождаться кого-нибудь и еще раз спросить. Был тот час утра, когда заводы, фабрики и мастерские гудками оповещают рабочих о начале трудового дня. Из города вышла группа рабочих, и, когда догнала Степу, он спросил:

— В листопрокатный какой дорогой?

— Этой, иди с нами, мы в него. Зачем тебе в листопрокатный?

— К отцу иду.

— В каком цехе твой отец?

— Не знаю. Зовут Петр Милехин.

— В мартеновском, — сказал один из рабочих. — Работаем вместе. Сынок?

— Да.

— Давно он тебя поджидает.

Степа перебежал к рабочему, который знал его отца, и спросил:

— Здоров тятька-то мой?

— Здоров. Нуждался он, одно время без делов околачивался, а теперь отживел. Работать будешь? — Рабочий тяжелой рукой похлопал Степу по плечу.

— В ученики куда-нибудь.

— А в наш цех? Тепло и к отцу ближе. — Рабочий подмигнул серыми, какими-то выцветшими глазами. — У нас тепло.

Невдалеке от города был виден широкий пруд, над ним, на высоком берегу, множество почерневших от времени деревянных домиков. Напоминали они большое стадо, пришедшее к пруду на водопой. Над поселком висел клубами черный дым, ветер расстилал его по пруду и крышам поселка.

— Там завод, — показал рабочий на клубы дыма.

— Только дым, а завода я не вижу.

— И не увидишь, он под горой. Когда вплотную к нему подойдешь, тогда и увидишь.

Долго шли по улицам поселка. Степа видел, что здесь дома очень похожи на дома в Дуванском. Оконные наличники затейливо вырезаны и покрашены яркими красками, на воротах поставлены скворечни. Но в Дуванском много тесовых крыш, здесь же все крыши железные.

Впереди слышался шум и грохот, дребезжащие взвизги сбрасываемых откуда-то с высоты железных листов. Степой овладело нетерпение.

— Скоро ли?

— Скоро, скоро. Завернем направо, там и завод.

Повернули направо. Перед Степой открылся завод со множеством высоких копотных цехов. Над цехами поднимались две кирпичные трубы и размахивали длинными дымовыми полотнами. Ветер резвился с ними. Захватив облако дыма, он мчался то в пустые окна корпусов, то кидался на крыши, и они с грохотом вздрагивали, то падал на спокойный пруд, то взлетал к небу, где дым расползался тонкими пленками и становился не виден.

Древняя кирпичная стена каменным поясом охватывала завод с трех сторон, редкими пятнами сохранились на ней белила. Широкие трещины кололи стену от верху до основания, и в них зеленела трава.

Казалось, что не живой и шумный завод опоясывает эта стена, а мертвую, заброшенную крепость.

Степа вошел во двор и был оглушен многообразными голосами завода. Отрывисто и пронзительно покрикивала «кукушка», кто-то тяжело вздыхал, лихо выстукивали паровые молоты, и вдруг начинали звенеть струны, точно завод был наполнен гитаристами и балалаечниками. Временами слышался визг, рев, чудилось, что вопит прищемленный человек.

Весь двор оплетали блестящие рельсы. По одним медленно ползли платформы, груженные чугуном. Они только что прибыли от гороблагодатских домен, оставят свой груз и побегут за новым.

По другим рельсам катились вагонетки с разным железным ломом и дровами. Люди, одетые в штаны и рубахи из плохонького брезентика, подталкивали их сзади. Между рельсовыми путями лежали кучи бурого торфа, стояли аккуратные поленницы дров. Всюду валялись старые станки, опрокинутые брюхатые вагонетки и скрюченные обрезки жести. Узенькая тропинка виляла среди рельс, дров и торфяных куч. Рабочие где торопливо бежали, где останавливались, где прыгали. Степа подражал им.

Почти все