И тем не менее он решился.

— Я звоню вам из Дефанс. Я курировал бирманские дела, и это я…

— Я вас слушаю, — ответил Пенсон голосом, привыкшим выслушивать исповеди. — Может быть, вам удобно встретиться…

— Нет. Бесполезно. Не спрашивайте как, но я обнаружил один след. Вам следует поинтересоваться счетом некой Одиль де Сент-Анжель в парижском филиале Европейского банка. Судя по всему, она приглянулась Орсони, и он переводит ей сотни тысяч франков со счетов нашей фирмы окольным путем, через Люксембург. Этого вам достаточно?

— Посмотрим, — буркнул Пенсон. — Что еще?

— Пока все.

— Спасибо, я займусь этим. Вы не можете оставить мне номер вашего мобильного?

Терренёв заколебался. Он прочитал много газет и понял, что смерти Леклерка и Ладзано были каким-то образом связаны с бирманским делом. Так что будет лучше, если убийцы не обнаружат его координат в бумагах журиалиста-обличителя, известного всей Европе.

— Не хотелось бы. Не сейчас. Вы будете искать эту женщину?

— Искать не буду, а просто найду.

й Пенсон отключился.

Терренёв некоторое время сидел, сжимая в руке трубку, из которой доносились вселявшие тревогу гудки. Удача может и изменить ему.

Маршан был воспитан иезуитами, поэтому он испытывал чувство вины за каждый поступок, который совершал, даже если знал об этом только он один. Именно поэтому этим утром он опустил глаза, повстречавшись в «Финансовой галерее» со следователем Казанов. Он поспешил спросить у нее, нет ли чего новенького, при этом тон у него был наигранно-приветливый, что насторожило Ориан: таким советника она еще никогда не видела. Следователь, возможно, узнала о его гомосексуальных наклонностях, тщательно скрываемых, но проявляющихся в тысяче мелких признаков. Но она не знала, что это привело Маршана к постыдным компромиссам.

— Надеюсь, вы скоро отдохнете, — продолжил советник, приведенный в замешательство выражением лица Ориан и тщетно пытаясь поймать ее взгляд за темными стеклами.

— Вы желаете мне отдохнуть! — так же наигранно-удивленно произнесла Ориан. — Похоже, однако, что вы выражаете недовольство тем, что я мало работаю, и если верить некоторым словам шефа, мои дела интересуют вас немного больше, чем надо. Мой вам совет, господин советник, — со злой иронией закончила она, — занимайтесь своей задницей, а от меня отстаньте.

Маршан покраснел как помидор. Слова эти Ориан выбрала не случайно. Интуитивно она схватила на лету повод поставить Маршана в неловкое положение на своей территории, и ее намек угрозой прозвучал в ушах мужчины.

«Она все знает?» — спросил себя Маршан. Еще немного, и он зашел бы в кабинет Ориан и признался бы ей в своих гнусностях и их последствиях. Но она ничего больше не сказала, а Маршан поостерегся провоцировать ее дальше новыми упреками в недостаточном продвижении спорных дел. Таким образом Ориан выиграла передышку.

Она уже некоторое время ничего не получала от своего таинственного осведомителя из Пале-Рояль, который навел ее на след молодой бирманки, а затем указал на возможную роль Ладзано в этом деле. Заметив на столе конверт, она невольно вздрогнула. Она отдавала себе отчет в том, что не будь строгого допроса Эдди после этой подсказки, между ними наверняка ничего бы не было: ни его пребывания в Санте, ни его мнимой попытки самоубийства, ни их чудесных дней, когда между ними… возникла любовь. Человек, державшийся в тени Пале-Рояля, и указавший на Эдди, в некотором роде способствовал их сближению. И все же он заблуждался, подозревая его в соучастии в убийстве Изабеллы Леклерк. Потому-то Ориан ошеломили слова нового письма: «Ладзано был моим другом. Очень дорогим другом, — писал неподписавшийся автор. — Мне нужно сказать вам нечто важное. Вы найдете меня через два дня в кафе „Флоран“. Займите столик на улице. Я подойду к восемнадцати часам. Ваше лицо мне знакомо».

Ориан совсем не хотелось ждать кого-то, кто ее знает, тогда как сама она представления не имеет, с кем имеет дело. Ни по одному признаку не могла она вообразить себе писавшего: молодой или нет, высокий или небольшого роста? Да и почему это должен быть мужчина? Но по зрелом размышлении она решила, что так оно и есть. Женщина действовала бы по-другому, с меньшим формализмом. Было в манере незнакомца что-то чисто мужское, несколько старомодное. Он наверняка был пожилым, возможно, из высокопоставленных чиновников, потому что все конверты были проштемпелеваны солидной печатью учреждения с двухсотлетним стажем: Государственный совет. Ориан еще не доводилось сталкиваться с государственными советниками, а докладчики в Государственном совете вообще были для нее абстрактными существами; она смутно помнила их по студенческим годам, когда они читали лекции по административному праву, с которых она сбегала вместе с сокурсницами, не вынося канцелярского слога постановлений Государственного совета. В то время Ориан еще верила в государство, в силу права, в великие заповеди, основанные на идее, гласящей: чтобы не покоряться сильнейшему, надо наделить право неодолимой мощью. Следовало сделать так, чтобы все справедливое было сильнее. Это была прекрасная идея, несокрушимое кредо студентки, воспитанной на уважении норм и догмы: «незнание закона не освобождает от ответственности».

«Dura lex, sect lex»{7}. В семье Казанов с этим не шутили, а Государственный совет представлялся отцу Ориан верховным судьей, который символизировал нерушимое, неподкупное государство, справедливое и сильное, авторитет которого зиждился ка справедливости, равенстве, на взаимном уважении. Увы, Ориан осознавала, что государство становилось все более пристрастным, защищало всеобщие интересы меньше, чем влиятельных нарушителей закона, и, хуже того, брало под свою защиту пользующихся почетом настоящих убийц. Неожиданно перед ней встал вопрос; был ли отправитель честным человеком, идеалистом с завихрениями или убийцей, решившим поиграть с ней?

Вот такие беспорядочные мысли бродили в ее голове, когда Эдгар Пенсон прислал сообщение с просьбой войти с ним в контакт на ее мобильный.

С тех пор как журналист узнал, что прослушиваются звонки сотовых телефонов, он избрал другой вид связи для того, чтобы договариваться с Ориан о встречах или передавать ей короткие сообщения. Далее Ориан прочитала: «Кто такая Одиль де Сент-Анжель. Получает деньги „Франс-Атом“ через Орсони. Счет в Европейском банке, Париж». Ориан переписала послание и, как было уговорено с журналистом, тотчас удалила его из памяти телефона. Одиль де Сент-Анжель? Фамилия ей абсолютно ничего не говорила. А впрочем, она еще не связалась с Европейским банком. Неужели Пенсон опять попал на неверный след? Ориан не знала, что и думать. Она очень устала. И ей казалось, что дело никогда не прояснится. Взяв лист бумаги, она попыталась проанализировать всю информаци; записывала фамилии, соединяла их стрелками. Ясно было одно: все вертелось вокруг Артюра. Но кто он? И кто такая эта Одиль де Сент-Анжель, которой платит Орсони? Любовница Артюра? Его протеже? Одна из постоянных посетительниц дома на улице Помп? Ничто не приходило в голову. Ориан порвала свои записи, включила компьютер и дала ему задание найти Европейский банк. В качестве ориентира указала Люксембург. Местоположение кредитного учреждения отличалось умеренностью, даже излишней скромностью. Любопытно, но аббревиатура ЕБ была нанесена на корпусе большого парусного судна, как на гербе Парижа. Ориан не сразу среагировала. Но в тот момент, когда она выключила компьютер, ее осенило. Парусник в Париже, парусник в Люксембурге. Она вспомнила загадочный ответ Ладзано на ее вопрос по возвращении с острова Ре: она спросила, где он спрятал документы Леклерка, «На паруснике в Люксембурге!» — с несколько усталой улыбкой ответил он ей.