Итак, две военные кампании оказались для Никифора Геника неудачными. Впрочем, от войны страдали не только византийцы, но и сарацины. Не только греки несли потери, но и арабы, причем значительные. В условиях все еще неспокойных провинций, особенно восточных, убыль воинов была для халифа почти невосполнима. А потому стороны опять приступили к мирным переговорам.

Однако в 805 г. царь вновь начал войну, рассчитывая на то, что арабы, усмирявшие восстание в Персии, не смогут оказать серьезного сопротивления. Но удача, неблагосклонная к лжецам, и на этот раз отвернулась от него — римская армия, посланная в Сирию, вернулась бесславно, потеряв многих воинов. Единственно, что удалось сделать царю, так это построить новые крепости в Галатии (Анкире) — Фивазиду и Андрасос; система приграничных укрепленных пунктов уже доказала свою эффективность против арабских налетов. После этого, наконец, был заключен новый мирный договор с арабами, причем размер дани, выплачиваемой сарацинам, увеличился ровно вдвое.

Но, едва закончив дела на Востоке, халиф решил, что лучшая оборона — это наступление, тем более в отношениях с вероломными византийцами. А потому 11 июня 806 г. перешел в наступление во главе 135‑тысячной армии. Пока Харун ар-Рашид направлялся в сторону Тианы, его полководец Абдаллах ибн Малик осадил город Дхул-Килу. Другой военачальник, Дауд ибн Иса, во главе 70 тысяч воинов тотально прочесывал промежуточные районы. Арабские войска осадили Гераклею, которая являлась сильной крепостью, оснащенной к тому же «греческим огнем».

Чтобы избежать серьезных потерь, Харун приказал соорудить осадные укрепления и приступил к «правильной» осаде, увенчавшейся в конце концов успехом. Никифору ничего не оставалось, как вновь запросить мира. В качестве проявления своего доброго намерения он направил халифу коня, на которого погрузили 50 тысяч золотых монет; договор был заключен.

Впрочем, едва сарацины пересекли границу, византийцы тут же начали восстанавливать старые крепости, разрушенные арабами. В ответ Ибрахим ибн Исраил вторгся с армией в византийские пределы, но в сражении был разбит греками, которыми командовал сам император; причем сарацинский полководец погиб[395].

Делать нечего, Харун вновь начал собирать войско и в 807 г. даже дошел до Адате, но далее продвинуться не смог. Во-первых, мешали вездесущие конные отряды византийцев, много досаждавшие арабам. А, во-вторых, его внимание все время отвлекал мятежный Восток. Потому он отправил основные силы в Хорасан, потеряв интерес к западному фронту[396].

На этом основные боевые действия между сарацинами и византийцами завершились. Арабы еще имели успех на Кипре, жители которого отказались выплачивать им дань. Зато потерпели поражение от византийцев под Тарсом, потеряв почти 10 тысяч своих воинов. Правда, в следующем году им удалось реабилитироваться, разбив византийцев в очередном сражении[397].

Хотя общий счет побед и поражений был не в пользу Византии, следует признать, что новому императору удалось остановить новую арабскую экспансию, принявшую при его предшественниках опасные масштабы. И современники не могли не оценить того факта, что василевс многократно возглавлял христианское воинство против мусульман, не желая отсиживаться в столице. Теперь, перейдя к мирному строительству, император сконцентрировал основное внимание на устранении ошибок предыдущего правления.

Однако реформы (военная, финансовая и земельная) Никифора I, объективно полезные для византийского общества, вызвали недовольство среди самых разных слоев населения. Прекрасно зная печальное состояние финансов в Римской империи и способы уклонения от установленных государством налогов, широко распространенные на практике, царь приказал проверить все земельные участки и резко повысил размер подати, уплачиваемой с них. Помимо этого, он отменил льготы по уплате земельного налога (в первую очередь это касалось монастырских и других церковных владений) и, наконец, ввел дополнительный гербовый сбор на письменные акты. Реализуя собственные начинания, Никифор проявил недюжинную смелость и беспристрастность, заставляя всех выполнять свою волю вне зависимости от чинов, наград, титулов и положения в обществе. За счет этого он значительно увеличил доходы казны, но и… свои личные (соблазны, увы, соблазны…), что не могло не вызвать глухого роптания.

Мореплавателей, никогда не живших земледелием, он обязал приобретать земельные участки, создавая таким способом практику земельной приписки моряков из военно-морских сил Римского государства к базам — по аналогии с солдатами сухопутных фем. Параллельно с этим император собрал в Константинополе самых богатых торговцев и предложил им взять кредит из государственной казны под весьма щадящий процент. Смысл этого предприятия, небезвыгодного для обеих сторон, заключался в том, чтобы инициировать постройку купцами больших судов как для торговых целей, так и военных; те согласились. Вместе с ними выиграла и государственная казна, средства которой «ожили» и начали приносить доход[398].

Епископы и игумены имели все основания обижаться на императора, который обложил поземельной податью церковное имущество и, более того, принудил монастыри нести постойную повинность, размещая в них солдат во время войн, ведущихся в близкой от них местности. Постоянная повинность всегда считалась одной из самых обременительных для византийцев, теперь ее на себе почувствовали и клирики[399].

С другой стороны, нужно понимать, что в условиях постоянных боевых действий, когда Византия воевала почти каждый год, вынужденно содержа довольно большую армию, оставлять льготное налогообложение для церковных земель являлось неоправданным легкомыслием, идущим наперекор государственным интересам. Однако архиереи и игумены зароптали, явно не желая обременять себя государственными заботами. Нельзя не сказать, что в значительной массе византийское духовенство тех времен уже разительно отличалось от первых епископов Кафолической Церкви. Сохранился один из отрывков послания, обращенного еще императору Константину V, который при всем преувеличении довольно красочно раскрывает картину материального состояния архиереев тех веков.

«Епископы нашего времени, — говорится в нем, — только и заботятся о лошадях, стадах, о полевых угодьях и денежных поборах, — о том, как бы выгоднее продать свою пшеницу, как лучше разлить вино, как продать масло, как прибыльнее сбыть шерсть и шелк-сырец, и рассматривают тщательно только ценность и вес монеты. Они старательно наблюдают за тем, чтобы их стол ежедневно был сибаритский — с вином благовонным и рыбами величины необычайной. Что же касается паствы, то о душах пасомых нет у них ни малейшей думы. Пастыри века сего истинно стали, по выражению Писания, волками. Как только заметят они, что кто-нибудь в подведомой пастве совершил хотя бы малый какой проступок, мгновенно воспрянут и разразятся всевозможными епитимьями, нисколько не помышляя при этом о действительном назначении пастырского служения, относясь к пастве не с помыслами пастырей, а с расчетом наемного поденщика»[400]. Конечно, эта картина не являлась повсеместной, но, к сожалению, привычной для Востока.