Минут через 15 сопровождающие вернулись, пошли, говорят, дальше поедем. Не успели и до выхода дойти, нам кричат местные полицаи: «Каф! (Стой!)». А ну, говорят, выворачивай карманы! А в чем, собственно, дело, я свободный человек! А они свое гнут, отдавай ножик! Видимо, эти обиженные стукануть успели, пришлось ножик отдать. Можно было поспорить, но из-за ста рублей геморрой наживать? Наверняка бы эти двое дали показания, что я им угрожал, пытался разуть их и т. п. Еще какое-нибудь дело заведут, ладно, пусть подавятся!

После тюрьмы привезли меня в главное полицейское управление Республики Тунис, где на третьем этаже справа располагается «Мактаб Ажнаби» (бюро иностранцев).

Бюро — небольшой кабинет три на три метра, два стола, два компа и два низкорослых жлоба, похожи на питекантропов, только один с приблатненными белогвардейскими усиками, другой без.

Взяли мою справку, прочитали, подумали, потерли лбы. Тот, который «питекантроп без усиков», позвонил кому-то и по-французски минут пять говорил. Потом мне сообщил, мол, ваша история понятна, но у Республики Тунис пока нет средств отправить вас на родину.

А сколько, говорю, надо, ну минимум 600 динаров. А триста, говорю, не хватит? «Питекантроп-белогвардеец» говорит, мол, до России пока железная дорога не проложена, так как у меня только на поезд и хватает, а надо на самолет. И заржали, главное, оба, шутка их развеселила. Сидят вот два таких «питекантропа» и скалят белоснежные зубы, сотрясая комнату смехом, а мне не смешно, больше денег нет у меня.

Давайте в посольство позвоним, предложил я. Ну, тот, что без усиков, взял телефон, порылся в справочнике, позвонил, снова по-французски с кем-то переговорил. Ну, говорит, нет уже никого, ушли, завтра надо звонить. Как ушли, время только 16–00? Не знаю, только кого надо уже нет.

Как показывает практика, за счет посольства обычно не отправляют, все идет через наше бюро, объяснил с усиками. Придется подождать, когда министерство финансов переведет нам деньги, и не раньше 20 июня. Но сегодня только второе, возмутился я, где же мне еще 18 дней находиться. У нас есть специальное место для таких, как вы, не переживайте. Однажды я уже слышал и про «специальное» место, и про «немного подождать», неужели все повторяется?

Посадили меня в джип на заднее за водителем сиденье и в сопровождении «питекантропа без усиков» повезли в неизвестном направлении. Не успев еще отъехать от управления, попросил помочь купить мне сим-карту. Полицай в просьбе не отказал, тормознули возле первого подходящего магазина и купили сим-карту с дополнительной карточкой оплаты на 10 динаров.

Позвонил матери, она была в курсе моего освобождения (Ольга сообщила), очень обрадовалась, попросил сбросить эсэмэской номер телефона нашего консульства.

Везли около часа, долго петляя по узким туземным улицам. Много одностороннего движения, что замедляло перемещение. Можно минут пять ехать по улице, сделать огромный крюк и оказаться на исходной точке для разворота.

Наконец подвезли к одноэтажному белому зданию, построенному в форме прямоугольника. Окна зарешечены, двери стальные, снаружи засовы, в центре дворик метров десять на десять, вымощенный плиткой. В одном углу заметил вышку с автоматчиком, в другом — развевающийся государственный флаг Туниса. «Из огня да в полымя!» — мелькнуло у меня в голове.

Как оказалось, привезли меня в фильтрационный пункт для незаконных мигрантов. В эту страну постоянно всякими правдами и неправдами пытаются попасть выходцы из бывших французских колоний — Мали, Чада, Камеруна, Алжира, Гвинеи, Сенегала и других. Тунис — бедная держава, но, оказывается, существуют страны, в которых жизненный уровень намного ниже. Вот граждане этих государств, в подавляющем большинстве своем представители негроидной расы, и едут сюда на заработки. Есть небольшой процент и просто искателей приключений, желающих «мир посмотреть и себя показать».

В Тунисе визу дают от трех месяцев до года, если хочешь продлить, плати денежку. Многие не платят и остаются жить незаконно, бюро по иностранцам при главном управлении ловит таких, отправляет в фильтрационный пункт, а после депортирует за счет государства на родину.

В прямом смысле этот пункт не был тюрьмой, но существовало много ограничений. Нельзя покидать территорию, пользоваться мобильными телефонами, распивать спиртные напитки и курить гашиш, использовать колюще-режущие предметы. А на вышке, вдобавок ко всему, стоял полицай с автоматом «Штайер» австрийского производства.

В пункте имелось пять камер на 20–25 человек каждая, окна зарешечены, металлические двери на ночь закрывались снаружи на задвижку. В камере расположен туалет и душ. Имелась столовая, где обеспечено трехразовое питание.

На тот момент в пункте дожидалось отправки около 60 человек, из них только пятеро было арабов, двое из Ливии, трое из Алжира, остальные негры — из Мали, Чада, Камеруна, Сенегала и еще черт знает откуда. Но судя по тому, что они общались между собой на французском, я сделал вывод, что все они выходцы из франкоговорящих колоний.

«Питекантроп» завел меня в комнату, где находились два полицая без оружия. Один, похожий на Саддама Хусейна, сидел за столом, второй, смахивающий на типичного проныру, усов не носил, сидел в кресле. В комнате на стене висел междугородний телефон-автомат, если имелись деньги, можно здесь же приобрести жетоны и позвонить. Низкорослый негр в красной бейсболке как раз с кем-то разговаривал на гортанном языке.

Я был представлен дежурной смене, после чего сотрудник бюро уехал, а мы остались. Мое появление произвело настоящий фурор, за многие годы службы в этом пункте они ни разу не видели европейца, тем более русского. А когда услышали, что еще и говорю на арабском, то дар речи потеряли.

Через полчаса беседы мы стали друзьями. Они усадили меня за стол, налили кофе, выгнали негра и принялись расспрашивать о житье-бытье. История моих скитаний так тронула их черствые сердца, что не стали даже обыскивать, а ограничились осмотром содержимого чемодана. В результате в кармане осталось триста динаров, телефон с номером консула, правда, без подзарядки. Из чемодана экспроприировали бритвы, ножницы, иголки, духи, одеколон и Наташин телефон. Все уложили в мешок, переписали и убрали в шкаф под замок, мне оставили расписку изъятого. Если, мол, будет нужна бритва, то можно взять побриться и отдать им, то же касалось и ножниц с иголками.

Перед тем как убрать вещи в шкаф, «Саддам Хусейн» включил Наташин телефон и стал его изучать. В разделе «фото» увидел Наташины фотографии, сделанные мною незадолго до ее кончины, на некоторых она была в купальнике. Увидев их, араб воскликнул «харам!» и покачал головой. Я не придал этому факту особого значения. Только в России узнал, что этот мудак стер ее последние фотографии, все! Я думал передать их родственникам, но не удалось из-за религиозных предрассудков арабского надзирателя.

После досмотра чемодан мне вернули, и мы проговорили до ужина. «Саддам Хусейн» выходил молиться, он хоть и служил в полиции, но считал себя правоверным мусульманином и не пропускал ни одного намаза.