Вот как должен был измениться этот самый рельеф реальности.

По мнению Саввы, наглядное (демонстративное) превращение слова в дело могло в свою очередь превратить в глазах народа президента в героическую личность. Как, впрочем, и любого другого, кто божественной рукой изменит рельеф реальности в бесконечно уставшей от слов-импотентов, слов-воробьев России.

Этим человеком должен быть только президент, рассудил Савва. Кому, как не президенту повелевать словами, которые, как утверждал Савва, прежде чем окончательно ожить, соединиться с делом, проходили стадию мумии, когда слово несло (сохраняло) в себе лишь (мистическую) форму (абрис) смысла, затем стадию… гомункулуса, когда оно становилось делом на узком, так сказать, участке бытия и не потому что это дело было нужно народу, а — исключительно тому, кто его, гомункулуса, создал, вырастил, и, следовательно, надеялся что-то со всего этого поиметь. На данном этапе слову-гомункулусу иной раз сообщался общенародный смысл, допустим, что тот или иной банк (корпорация, финансовая группа) истово блюдет государственный интерес в то время как все остальные это самое государство обворовывают, но это, конечно же, был обман.

Так полагал Савва, разработавший для президента настоящую стратегию преображения слов — изменения рельефа реальности.

Сочиняя тексты речей и статей президента, он строил слова, как войска, разделял их по родам — на пехоту, легкую и тяжелую кавалерию, десантные части, спецназ, тактические и межконтинентальные ракетные батареи, эшелонированно размещал на реальных и виртуальных театрах военных действий, бросал в бой, чтобы они уничтожали врага, оставляя за собой его территорию.

Враг в свою очередь, отступая, минировал землю, распылял в воздухе ядовитые вещества, отравлял колодцы, грозил ударами возмездия, пропаганистски шумел о мифическом чудо-оружии.

На освобожденную от врага территорию вступали слова-саперы, которые, как известно, ошибаются всего один раз, и даже слова-собаки, безошибочно вынюхивающие минные поля.

А врагов у воскрешаемого государственного слова было видимо-невидимо.

Вспомнить хотя бы соперничавшую некогда по популярности с «Провидцем» газету «Внутренний враг».

«Провидец», кстати, вскоре тоже прекратил свое существование после известного указа о запрете на предсказания будущего. Многое прекратило свое существование в России в связи с изменением рельефа реальности.

…Заводы, однако, в особенности металлургические, работали.

На один из них — в Сибири — и наведался президент, пожелавший самолично осмотреть линию разлива какой-то сверхновой легированной стали, а заодно придумать название для этого сорта.

Местные холуи предлагали назвать сталь «Ремир», что, как они утверждали, означало отнюдь не имя президента, а аббревиатуру двух слов «Ремонт мира».

Но Савве такое название не очень нравилось.

Какой ремонт?

Какого мира?

Савва планировал передать контрольный пакет акций этого завода нужным людям, сам хотел погреть руки над стальным огоньком — «отремонтировать» (по части финансов) свой собственный «мир».

Зачем было во всеуслышание (пусть даже и символично) об этом кричать?

Никита Иванович до сих пор не мог забыть те знаменитые, в мгновение ока облетевшие мировые новостные сети, телекадры.

Ремир, несмотря на лютый мороз, был в черном кожаном плаще, струящемся, переливающимся на нем как новенькая змеиная кожа, оперение ворона, живущего триста лет и три года, и в белоснежном, подаренном далай-ламой шелковом шарфе, к которому не приставала грязь. Ремир, случалось, спускался в этом шарфе в угольную шахту, поднимался из нее, черный как ночь и только шарф пронзительно белел, как хрестоматийный парус одинокий.

Он прилетел на завод на вертолете (на территории была оборудована площадка), но долго не шел в цеха, задумчиво осматривая открывающиеся за бетонным забором горные пейзажи: бескрайние снега, кинжально-синее небо, как в ножнах, в светящихся точках звезд, с белой, как круглая борода или сугроб, луной, ярким, но холодным, как слово-импотент, искрящимся солнцем. Редкие светлые волосы — он был без шапки — заиндивели на морозе, и казалось, над головой у президента светится радужный нимб. Ремир (в отличие от свиты) как будто не замечал холода. А между тем на электронном табло у входа в цех значилось — 47 градусов по Цельсию.

Он молча выслушивал объяснения, в упор не замечая красномордого (но уже начинающего от холода белеть) хозяина, которому с немалым трудом давались длинные периоды речи без мата и привычных ему блатных оборотов.

Хозяин — молодой миллиардер, стремительно поднявшийся при прежнем президенте — был вынужден оперировать не вполне органичными для него (технологическими и экономическими) терминами, а потому он не просто злился на мороз, президента, свиту и т. д., но и не считал нужным скрывать эту свою злость. Кем, в конце концов, был для него, становившегося благодаря демпинговому экспорту сверхновой стали каждый день богаче на миллион долларов, очередной — четвертый — президент? Да никем! Час времени (если разделить миллион на двадцать четыре) хозяина стоил более сорока тысяч долларов, и ему не хотелось проводить его на морозе. Вот почему он довольно бесцеремонно ухватил президента за рукав и предложил немедленно пройти в цех, пока «яйца от холода не отвалились».

Президент посмотрел на него долгим, ничего не выражающим взглядом.

Хозяин глаз не отвел, выдержал президентский взгляд.

Между ними как будто протянулся невидимый канат.

На хозяйском участке каната виртуально сосредоточились: миллиарды долларов в российских и иностранных банках; вздувающиеся и лопающиеся как пузыри, оффшоры; сказочно обогащающие избранных и разоряющие всех остальных дефолты; «мерседесы» и джипы; многобашенные виллы с бассейнами на средиземноморском, калифорнийском и прочих побережьях; переданные в безраздельную собственность случайным (неслучайным) людям самые прибыльные предприятия отечественной промышленности; многотысячные охранные банды, готовые выполнить любые приказы; завернутые в бетонные саваны фундаментов, сожженные в печах крематориев конкуренты; скупленные на корню прокуратура, милиция, власть и печать — одним словом, все то, что превратило Россию, как утверждали западные газеты, в «черную дыру человечества».

На президентском участке каната наподъемными гирями повисли: смехотворный, неизвестно какими ракетами управляющий «ядерный чемоданчик»; истаивающая под солнцем повсеместного (не прекращающегося) хаоса тень народного трепета перед властью; гаснущая (как лампочка в коммунальном сортире) воля государства, неспособного провести в жизнь ни одного своего решения; сломанная (как посох задержанного в Москве восточного — в халате и в волчьем треухе — бродяги — вертикаль управления; плюющие на стиснутую внутри кремлевских стен центральную власть области и почти что уже независимые национальные республики; нищий разворовываемый бюджет; бессильная армия; облепившие улицы городов, как вши, бомжи; брошенные дети; голодные пенсионеры; сухие груди рожениц; профессора, получающие меньше дворников; школьницы-проститутки; спивающийся озверевший народ; взрывающиеся по неизвестным причинам дома; техногенные, природные и прочие катастрофы — одним словом, все то, что делало Россию, как утверждали западные эксперты и политологи, «ледяным тупиком цивилизации», «страшным, преподанным миру уроком», «результатом, имеющим смысл только в случае его неповторения».