Дженет тычет в экран телефона. Сеймур ерзает. Сегодня рев ближе; потрескивает, как лесной пожар. Даже отсюда видно отремонтированное здание риелторской конторы «Эдем-недвижимость» рядом с библиотекой.

У автофургона монтанские номера. Гидравлическая подвеска. Спутниковая тарелка.

– Он пошел выгулять собаку, – говорит Сеймур, – а двигатель не выключил.

Дженет делает селфи, удаляет. Над озером открываются глаза Верного Друга – две желтые луны.

В траве возле пристани Сеймур замечает гранитный булыжник размером с детскую голову. Подходит. Булыжник тяжелее, чем казалось на вид.

Дженет по-прежнему смотрит в телефон. «Воин, преисполненный истинного духа, – говорит Иерарх, – не ведает страха, вины и сожалений. Воин, преисполненный истинного духа, становится сверхчеловеком».

Сеймур вспоминает вес гранаты в кармане по пути через пустые участки «Эдем-недвижимости». Вспоминает, как подсунул палец под предохранительное кольцо. Выдернуть чеку. Выдернуть, выдернуть, выдернуть.

Он идет с камнем к автодому. Сквозь рев пробивается голос Дженет:

– Сеймур?

Ни страха, ни вины, ни сожаления. Действие – вот что отличает нас от них.

– Что ты делаешь?

Он поднимает камень над головой.

– Сеймур, если ты это сделаешь, я никогда…

Он смотрит на нее. Снова на автодом. «Терпение, – говорит Иерарх, – лопнуло».

Констанция

Документы спархивают с полок и складываются перед ней в хронологическом порядке. Орегонское свидетельство о рождении. Желтый бумажный листок, который называется «телеграмма „Вестерн Юнион“».

Затем идут расшифровки допросов освобожденных военнопленных, датированные июлем и августом 1953-го. Паспорт с единственной отметкой о прибытии – Лондон. Документы на дом в Айдахо. Благодарность за сорок лет работы в дорожном департаменте округа Вэлли. Бо́льшую часть стопки составляют некрологи и газетные заметки о том, как двадцатого февраля 2020 года восьмидесятишестилетний Зено Нинис погиб, защищая пятерых детей, удерживаемых в библиотеке террористом.

«ОТВАЖНЫЙ КОРЕЙСКИЙ ВЕТЕРАН СПАС ДЕТЕЙ И БИБЛИОТЕКУ», – гласит один заголовок. «АЙДАХО СКОРБИТ О ГЕРОЕ», – вторит другой.

Констанция не находит ничего связанного с фрагментами древней комедии под названием «Заоблачный Кукушгород». Ни списка публикаций, ни указаний на то, что Зено Нинис что-либо перевел, адаптировал или напечатал.

Военнопленный, муниципальный работник в Айдахо, старик, предотвративший взрыв в библиотеке провинциального городка. Почему книга с фамилией этого человека оказалась на папиной тумбочке в Наннапе? Констанция пишет: «Был ли другой Зено Нинис?» Через мгновение спархивает ответ: «В библиотеке нет данных о другом человеке с такими именем и фамилией».

В затемнении она лежит на койке и смотрит, как Сивилла мерцает в своем цилиндре. Сколько раз в детстве ее уверяли: в Сивилле есть все, что человек в силах вообразить, все, что Констанции может когда-либо понадобиться. Мемуары королей, десять тысяч симфоний, десять миллионов телепередач, целые бейсбольные сезоны, трехмерные сканы пещер Ласко, полная запись Великого Сотрудничества, итогом которого стал «Арго»: двигатели, циркуляция воды и кислорода, искусственная сила тяжести – все здесь, весь культурный и научный итог человеческой цивилизации упрятан в таинственных нитях Сивиллы в самом сердце звездолета. Главное достижение человеческой истории, говорили ей, триумф памяти над разрушительными силами забвения и гибели. И когда Констанция в свой первый библиотечный день стояла посреди атриума, глядя на уходящие в бесконечность ряды шкафов, она же в это поверила?

Но это была неправда. Сивилла не остановила распространение инфекции. Не спасла Зека, доктора Пори, миссис Ли и, судя по всему, вообще никого. Сивилла до сих пор не знает, безопасно ли Констанции выйти из гермоотсека № 1.

И Сивилла знает не все. Она не знает, каково это – когда папа держит тебя на руках в зеленых сумерках фермы № 4 – и что это за чувство – перебирать мамин мешочек с пуговицами и гадать, откуда каждая пуговица взялась. В библиотеке нет данных о синем экземпляре «Заоблачного Кукушгорода» в переводе Зено Ниниса, однако Констанция видела его в Атласе, переплетом кверху на папиной тумбочке.

Констанция садится. В мозгу у нее проносится видение другой библиотеки, не такой огромной, скрытой в стенах ее собственного черепа, библиотеки всего в несколько десятков шкафов, библиотеки тайн. Библиотеки того, что знает Констанция и не знает Сивилла.

Она ест, втирает в волосы сухое мыло, делает приседания, наклоны и алгебраические задания, которые задала Сивилла. Затем принимается за работу. Рвет на прямоугольники мешок из-под «Нутриона», который уже израсходовала: бумага. Берет нейлоновую трубочку из набора запчастей к принтеру и выкусывает край, чтобы получился острый кончик: перо.

Первые попытки сделать чернила: синтетическая мясная подливка, синтетический виноградный сок, синтетическая кофейная паста – неудачны. Получается слишком жидко, слишком бледно, слишком долго сохнет.

Констанция, что ты делаешь?

– Я играю, Сивилла. Отстань от меня.

Но после нескольких десятков экспериментов ей удается написать свое имя, не смазав его. В библиотеке она говорит себе: читай, перечитывай, делай мысленные снимки экрана. Потом отключает визер, сходит с «шагомера» и записывает:

Чтобы записать это самодельным пером, уходит десять минут. Но через несколько дней тренировки у нее получается быстрее. Она запоминает в библиотеке целые фразы, сходит с «шагомера», пишет на бумажных прямоугольниках. На одном написано:

На другом:

По нитям Сивиллы прокатываются волны красного света. Ты играешь в игру, Констанция?

– Просто пишу заметки, Сивилла.

Почему не писать их в библиотеке? Это гораздо быстрее, и ты сможешь писать любым цветом, каким захочешь.