Ее губы дрогнули.

— Не нравятся, — подтвердила она. — Ты прав. Я хочу восхищаться собственным мужем.

Он предпочел не услышать этого. Исидора иногда выражается, как итальянская рыбачка, но ее глаза говорили что-то еще.

— Ты поешь? — вдруг спросил он.

Мелодия оборвалась.

— Ты меня любишь.

— Нет!

— Нет, любишь, — стоял на своем Козуэй. Сердце подсказывало ему, что он не ошибается.

Когда Исидора наконец заговорила, в ее голосе звучали ласковые нотки:

— Ты, наверное, думал, что принцесса тоже тебя любит, не так ли, Симеон?

Он недоуменно заморгал, потому что совершенно забыл, о какой принцессе она толкует.

— Некоторые мужчины таковы, — промолвила Исидора, обращаясь скорее к себе, чем к нему. Ее голос стал выше, будто она пела — медленную, печальную песню в миноре. — Они уверены, что все на свете их любят.

— А иногда женщины думают, что никто на свете не может полюбить их, — сказал Симеон, снова хватая Исидору за руку, потому что она собиралась выскользнуть из комнаты.

— Я не позволяла ни одному мужчине обладать мной, — заметила Исидора. — Кроме тебя.

— Я тебя люблю. — Симеон произнес эти слова с уверенностью, зная, что не противоречит истине.

Но Исидора никак не отреагировала на его признание.

— Я буду в Лондоне, — сказала она. — И попрошу поверенного написать прямо тебе, Симеон. — С этими словами она оттолкнула его руку с таким видом, словно он был всего лишь прохожим, и вышла из комнаты.

Симеон долго стоял не двигаясь, думая о маленькой девочке, которая потеряла обоих родителей и пела, когда ей хотелось плакать. И о взрослой женщине, которая не верила в его любовь и пела, когда он говорил. Но никогда не плакала.

Приехав в Лондон, она все поймет. Она осознает, что соединяло их.

А Исидора прошла в свою спальню во вдовьем доме и разразилась сердитыми рыданиями. Ну почему только у Симеона такие чудесные карие глаза, чересчур красивые для мужчины? В некотором смысле даже обидно, что этим утром он оделся как английский джентльмен. Из-за этого ей трудно считать его смешным, человеком, который бегает трусцой в коротких штанах и рассуждает о золотой середине.

Труднее высмеивать его, когда он кланяется с такой легкостью и с безразличной вежливостью, держит ее руку в перчатке ровно столько, сколько позволяют правила приличия, словно никогда сам же не советовал ей не носить перчаток.

Он снова контролирует себя.

Когда на следующий день Исидора поехала в Лондон, злость переполняла ее всю дорогу до дома Джеммы.

Но, прибыв к подруге, она обнаружила, что дом полон слуг, а самой Джеммы в нем нет…

Гор-Хаус, Кенсингтон

Лондонская резиденция герцога Бомона

8 марта 1784 года

Возвращения Джеммы Исидора дожидалась два дня, и все это время она безуспешно пыталась не думать о своем браке, точнее, о его отсутствии.

— Я не нравлюсь Симеону, — сказала она Джемме, как только та вернулась домой. — Что ж, возможно, он прав. Дело в том, что он предпочитает покой и порядок. А вот я, боюсь, совсем не люблю, когда мне указывают…

— Когда указывают? — переспросила Джемма. Вид у нее был недоумевающий. — Ты о чем? И что ты имеешь в виду, говоря, что ты ему не нравишься?

— Он хочет, чтобы вместо меня была другая, — ответила Исидора, шаря в карманах в поисках носового платочка. — Видишь ли, Симеон вбил себе в голову, что жена должна быть милой и покорной.

Джемма фыркнула.

— Его мать написала ему целую пачку писем, в которой описывала меня, как какую-то добродетельную швею… и это несмотря на то что я жила в ее доме и уехала из него несколько лет назад.

— Ложь браку не поможет, — заметила Джемма.

— Так оно и есть, — кивнула Исидора, утирая покатившуюся по щеке слезу. — Но это была не моя ложь. Как бы там ни было, я, конечно, его ужасно шокировала. Ты же знаешь, что я очень быстро принимаю решения и к тому же имею обыкновение не думать перед этим.

— Ты просто замечательная, хоть и немного импульсивная, — сказала Джемма.

— Очень мило с твоей стороны говорить такое, — кивнула Исидора. — Но только Симеон более грубо оценивает меня…

— Да он просто глупец, — перебила ее Джемма. — Но вот что я тебе скажу, дорогая: ты должна простить его за эту глупость. Такие вещи для представителей сильного пола — дело обычное.

Исидора поджала губы.

— Я бы не против, но… — Она замялась.

— Он ранил твои чувства? — подсказала Джемма.

Слезы закапали на руку Исидоре.

— Я была так глупа, Джемма! И кажется, полюбила его. Но я ему даже не нравлюсь — как личность, вот что я имею в виду. Это просто невыносимо. Мне так больно!

Джемма обняла ее за плечи.

— Послушай, моя дорогая, ты мне нравишься, и я тебя люблю — как и каждый здравомыслящий человек в Европе, — сказала она убежденно.

— Всякий раз, когда мне хочется… ну, ты понимаешь, о чем я… у меня такое чувство, будто я должна соблазнить его. Ты представить себе не можешь, каково это, Джемма! Я чувствую себя такой униженной!

— Ты хочешь сказать, он даже не подходит к тебе?

— Нет, — всхлипнула Исидора. — Когда это случилось у нас первый раз, я сама разделась перед ним.

Джемма расхохоталась.

— И в этом твоя вина! — продолжала Исидора. — Ты же сама говорила мне, что мужчины… Ох, не могу припомнить точно твои слова, но в любом случае ты была абсолютно права. Я разделась, и он не смог сдержаться, но потом он был совсем не рад этому.

— Не рад? Ты уверена? — спросила Джемма.

— Сначала — да, а потом — нет. А во второй раз во вдовьем доме ночевал его брат, поэтому я попросила Симеона пойти со мной на прогулку.

— И ты снова разделась? — восхищенным шепотом спросила Джемма.

— Нет, но я дала ему понять… Видишь ли, я была вынуждена попросить его пойти со мной на прогулку!

Джемма задумчиво постучала пальчиком по губам.

— Очень необычно, — заметила она.

— Он даже не хотел заниматься со мной любовью, так что мне пришлось практически силой заставить его, — качая головой, вымолвила Исидора. — И вот теперь он называет меня импульсивной и непослушной. Так что я думаю, что он был бы счастлив иметь дело с более покорной женщиной. — Она вздохнула. — Да, это так… И еще я не…

— Только не говори мне еще раз, что ты ему не нравишься, — торопливо остановила подругу Джемма. — В это я не верю ни секунды. Мне кажется, что он просто потерял голову.