Я посмотрел на Хильду и увидел, что лицо ее искажено отчаяньем. Она щупала пульс Себастьяна и, видимо, не могла его найти. Но вдруг лицо девушки прояснилось:

— Слава Богу! — воскликнула она. — Он еще жив! Они не опоздали, он все еще с нами — и он успеет сделать признание!

Старый профессор сумел поднять веки. Взгляд его был словно подернут пеленой.

— Шлюпка? — спросил он.

— Да, лодка!

— Значит, вы получите свою награду, дитя мое. Я постараюсь продержаться, сколько смогу. Обеспечьте мне еще хотя бы несколько часов жизни — и моя вина перед вами будет искуплена… В той мере, в которой ее вообще можно искупить…

Даже не знаю, как это описать, но те минуты, которые потребовались шлюпке, чтобы достичь плота, показались нам неизмеримо более долгими, чем те трое суток, которые нас носило по океанским просторам. Время словно бы остановилось, шлюпка едва ползла, продираясь сквозь бесконечные мгновенья. Трудно поверить, но именно тогда я вдруг усомнился, действительно ли нас успеют спасти. Наконец шлюпка оказалась рядом — мы увидели встревоженные лица моряков, их руки, тянущиеся к нам, чтобы помочь перебраться через борт…

В первую очередь наши спасатели стремились помочь Хильде, но девушка, вырываясь, не отпускала от себя Себастьяна:

— Сначала его! — кричала она. — Если вы не успеете помочь ему, моя жизнь ничего не будет стоить! Ради всего святого, обращайтесь с ним как можно осторожней — он почти ушел!

Немного поколебавшись, матросы бережно подняли старика и пристроили его на корме. Лишь тогда в лодку перешла Хильда, а следом за ней и я.

Матросами командовал молодой ирландец. У этого доброго малого хватило предусмотрительности взять с собой бутылку бренди и кусок холодной говядины. Пока моряки гребли назад к пароходу, мы понемногу (нам было известно, как осторожно следует вести себя после голодания) рискнули подкрепить свои силы.

Себастьян лежал неподвижно. Не требовалось быть врачом, чтобы увидеть на его изможденном лице печать близкой и неизбежной смерти. Хильда все же осмелилась дать ему немного мяса, которое он запил одной или двумя чайными ложками бренди.

— Вижу, вашему отцу пришлось тяжелее всех, — негромко сказал молодой офицер — Бедняга, он слишком стар для таких приключений. Не при вас будь сказано, мисс, но в нем, если по правде, жизнь едва теплится…

При этих его словах Хильда содрогнулась от ужаса.

— Слава всему святому: он не мой отец! — воскликнула она. — Но от всей души надеюсь, что он будет жить. Господи, только бы он выжил! Никогда и ничего я не желала так сильно… Он теперь — мой лучший, ближайший друг — и он же мой самый заклятый враг!

Хильда, забыв про свое собственное изнеможение, не замечая даже холода (а его ощущал не только я, ослабленный тремя днями на плоту: матросы, крепкие и здоровые, тоже ежились), отбросила плащ, которым пытался прикрыть ее офицер, и вновь склонилась над стариком, поддерживая его безвольно свисающую голову.

Ирландец изумленно посмотрел на нее — а потом, переведя вопросительный взгляд на меня, украдкой постучал себя по лбу костяшкой указательного пальца. Он явно думал, что разум девушки не вынес выпавших на нашу долю испытаний. В ответ я покачал головой.

— Это очень необычный случай, лейтенант, — произнес я шепотом, убедившись, что Хильда не замечает ничего вокруг. — Долго объяснять, но все, что она говорит, подлинная истина. И я тоже очень надеюсь, что этот человек останется жив к тому времени, как мы достигнем Англии. Вся наша дальнейшая судьба зависит от этого…

Тем временем шлюпка достигла судна (это был «Дон», Вест-Индской линии Королевского пароходства) и нас бережно приняли на борт. Судовой врач тут же пустил в ход все свое искусство, но и вся команда окружила нас поистине трогательной заботой. Отчасти это, конечно, объяснялось тем, что всеевропейская слава Себастьяна, знаменитого врача и ученого, проникла даже сюда. Но, думаю, всем на корабле, от капитана до юнги, достаточно было только посмотреть на Хильду — и никакие дополнительные причины уже не требовались.

Уже на следующее утро, в одиннадцать, корабль был на Плимутском рейде[66]. Около полудня судно пришвартовалось у Миллбейских доков, а еще через несколько минут мы доставили Себастьяна в самый комфортабельный номер лучшей из припортовых гостиниц.

* * *

И в горе, и в радости Хильда оставалась медицинской сестрой. И она была слишком хорошей медсестрой, чтобы сразу же напомнить Себастьяну о той его клятве, которую он дал ей на плоту. Поэтому сперва ей пришлось позаботиться, чтобы больного уложили в постель и устроили как можно удобней. Лишь на второй день она смогла заговорить о том, что интересовало ее больше собственной жизни — но и то не с ним, а со мной.

— Что ты думаешь о его состоянии здоровья?

Я внимательно посмотрел на Хильду и по ее лицу понял, что она уже знает истину. Поэтому ответ мой был прям:

— Он не сумеет выкарабкаться. Кораблекрушение стало слишком серьезной встряской для его организма, подточенного возрастом, болезнью и теми непрерывными экспериментами, которые Себастьян проводил над собой как врач. Он обречен.

— Я тоже так думаю. Сейчас ему стало несколько легче, но это лишь временное улучшение. Боюсь, всей жизни ему осталось примерно на три дня, вряд ли больше…

— Я только что осматривал его. Он в полном сознании, но, думаю, держится из последних сил. Если ты хочешь, чтобы он сделал какое-то заявление, теперь для этого как раз самое время. Промедлив еще хоть немного, мы рискуем опоздать.

Хильда кивнула:

— Тогда мне лучше навестить его прямо сейчас. Я ничего не скажу ему, но, надеюсь, он сам заговорит со мной. Думаю, что он и вправду хочет сдержать свое обещание. Ты же помни: эти страшные дни странным образом смягчили его душу. Наверно — я почти убеждена в этом! — он сейчас действительно полон раскаяния и готов искупить то зло, которое сотворил.

Неслышно растворив дверь, Хильда вошла в комнату больного. На цыпочках я последовал за ней, но, не зная, захочет ли Себастьян говорить в моем присутствии, на всякий случай остановился за ширмой у изголовья кровати, вне поля его зрения.

Увидев Хильду, Себастьян простер к ней дрожащие от слабости руки.

— Мэйзи, дитя мое! — воскликнул он, назвав ее все тем же детским именем. — Пожалуйста, не покидай меня больше. Останься со мной. Я смогу прожить еще немного, но только если ты будешь рядом…

— Но ведь совсем недавно при виде меня вы испытывали ненависть.

— Да, Мэйзи. Потому, что я был виновен перед тобой. Очень виновен…

— И что будет теперь? Вы сделаете что-либо, чтобы искупить ту вину?