Из мглы показалась очередная кучка искателей развлечений. Мужчина в маске, изображавшей луну, указывал пальцем на женщину, пьяную настолько, что она не могла толком удерживать равновесие на своих высоких каблуках и то и дело падала. Все хохотали, один хлопал в ладоши, так что развевались кружевные манжеты, как будто напиться до такой степени, что не способен устоять на ногах, очень смешно. Каркольф закатила глаза и попыталась утешиться мыслью, что эти люди на самом деле ненавидят все это точно так же, как ненавидела она, в тех случаях, когда пыталась позабавиться.

Каркольф, одиноко стоявшая в непроглядной темноте парадного, поморщилась. Проклятие, ей остро требовался отпуск. Слово «забава» как-никак было ее вторым именем. И что же? Она превращается в тухлую воблу. Вернее говоря, уже превратилась, а сейчас делается еще хуже. Становится одной из тех людей, которые презирают весь мир. Неужто из нее получается подобие ее папаши, чтоб ему ни дна, ни покрышки?

– Что угодно, только не это, – чуть слышно поворчала она себе под нос.

Как только гуляки скрылись в ночи, она выскочила из своего кратковременного убежища и двинулась дальше – не слишком быстро, но и не слишком медленно, беззвучно ступая мягкими подметками по сырой брусчатке и надвинув ничем не примечательный капюшон так, чтобы не вызывать в нем подозрений и чтобы казалось, будто человеку в общем-то есть что скрывать, но, кроме него, эти тайны никому не интересны. Таких в Сипани было более чем достаточно.

Где-то западнее должна мчаться по широким проспектам ее бронированная карета, высекая ободьями колес искры из мостовой на мостах; шарахаются в стороны испуганные прохожие, кучер хлещет лошадей по взмыленным бокам, следом, сверкая влажными от тумана доспехами в свете уличных фонарей, скачет дюжина наемных охранников. Если, конечно, люди Старателя еще не подсуетились: град стрел, визг лошадей и людей, грохот экипажа, падающего с дороги, лязг стали, и в завершение всего замо́к дорожного сейфа срывается зарядом взрывчатого порошка, алчные руки, отмахиваясь от едкого дыма, откидывают тяжелую крышку… а там пусто.

Каркольф позволила себе чуть заметно улыбнуться, погладить чуть заметную выпуклость на боку – кое-что, пришитое для сохранности к подкладке куртки.

Она велела себе собраться, сделала еще несколько шагов и спрыгнула с набережной канала, пролетела над маслянистой водой три шага, разделявшие набережную и полусгнившую баржу, палуба которой заскрипела, но выдержала, когда Каркольф, перекатившись, легко поднялась на ноги. Идти в обход, через мост Финтин, было далеко, к тому же этот путь был весьма людным и отлично просматривался, а вот эта лодка всегда была привязана здесь, в тихом темном месте, позволяя срезать изрядный крюк. Каркольф позаботилась о том, чтобы суденышко тут стояло. Она вообще старалась оставлять на волю случая как можно меньше. По своему собственному опыту она хорошо знала, что случай может оказаться настоящим подонком.

Из полумрака каюты выглянуло изрезанное морщинами лицо, окруженное клубами пара из кипящего котелка.

– Кого нелегкая носит?

– Никого. – Каркольф приветственно махнула рукой. – Так, мимоходом! – Она перепрыгнула с качающейся палубы на противоположный берег канала и скрылась в воняющем плесенью тумане. Так, мимоходом. Прямо в порт, чтобы успеть к началу отлива и отбыть в своем веселом стиле. Или хотя бы в тухлом. Где бы Каркольф ни побывала, везде она была никем. Везде и всегда: так, мимоходом.

А восточнее должен ехать в компании четверых наемников этот идиот Помбрин. Вряд ли его легко спутать с нею – усы, там, и все прочее, – однако когда он завернется в точно такой же броский плащ с капюшоном, то со спины сойдет за двойника. Этот жалкий сутенер свято уверился пустой башкой своей, что сможет выдать себя за нее и поможет ей, достойной даме, не желающей делать свою связь достоянием широкой публики, встретиться с любовником. Каркольф вздохнула. О, если бы так… Она утешилась, представив себе, как Помбрин растеряется, когда эти балбесы – Глубокий и Мелкий – выстрелом собьют его с седла, как они удивятся, увидев усы, как будут с нарастающим бешенством ощупывать и рвать его одежду и, в конце концов, несомненно, вспорют ему живот, чтобы… не найти ничего.

Каркольф снова пощупала бугорок на боку и прибавила шагу. Все это там, а она здесь, идет средним из трех маршрутов, одна, пешком, по тщательно подготовленному пути, проходящему по задворкам, узким проходам, всеми забытым проходным дворам и лестницам, через обветшавшие дворцы и многоквартирные дома, через ворота, оставленные открытыми в соответствии с тайными договоренностями, а в конце короткий переход по сточной трубе, и она окажется возле самого порта, имея еще час-другой в запасе.

И вот, покончив с этой работой, она непременно устроит себе отпуск. Она потрогала языком маленькую, но весьма болезненную язвочку, которая недавно появилась у нее во рту, на губе. Она ведь только и знает, что работу. Может быть, съездить в Адую? Навестить брата, увидеть племянников… Сколько им лет-то? М-м-м? Нет! Невестка такая лицемерная мизантропка. Из тех людей, которые обо всем на свете говорят с этакой ехидной ухмылочкой. Глядя на нее, Каркольф сразу вспоминала папашу. Может быть, братец потому и женился на этой гадкой тетке…

В сводчатую подворотню она нырнула под звуки музыки. Скрипач либо настраивал инструмент, либо совершенно не владел им. Ни то ни другое не удивило бы ее. На замшелой стене болтались, хлопая на ветру, клочья бумаги – дурно отпечатанные листовки, призывавшие сознательных граждан восстать против тирании Змеи Талинса. Каркольф усмехнулась. Граждане Талинса в большинстве предпочитали думать о том, как бы прилечь, а не восстать, а оставшихся можно было назвать как угодно, только не сознательными.

Она извернулась, чтобы немного оттянуть чересчур туго облегавшие зад брюки, но тут ничего нельзя было поделать. Интересно, сколько нужно заплатить за новую одежду, чтобы у нее не было таких грубых швов, натирающих в самых неудобных местах? Она трусила по узкой набережной давно неиспользуемого отрезка канала с застоявшейся водой, мутной от тины и разнообразного мусора, то так, то этак поддергивая брюки, но все без толку. Будь проклята дурацкая мода на облегающие брюки! Может быть, это какая-нибудь космическая кара ей за то, что она расплатилась с портным фальшивыми монетами. Но тут уж Каркольф всегда придавала гораздо больше внимания непосредственной личной выгоде, нежели вселенским карам, и потому старалась, при малейшей возможности, никому не платить. Это был для нее практически жизненный принцип, а ее отец всегда говорил, что человек должен соблюдать свои принципы…

Проклятие, похоже, она действительно превращается в собственного отца.

– Ха!

Из очередной подворотни выскочил какой-то оборванец; в полутьме тускло блеснула сталь. Инстинктивно взвизгнув, Каркольф отскочила назад, сорвала и отбросила в сторону плащ и обнажила клинок, уверенная в том, что на сей раз пришла ее смерть. Неужели Старатель сумел все же перехитрить ее? Или Глубокий и Мелкий, или наемники Куррикана… Но никто больше не появлялся на виду. Один-единственный человек, кутающийся в потрепанный грязный плащ, с непокрытыми волосами, прилипшими от сырости к бледной коже, прикрывший нижнюю часть лица потасканным шарфом, над которым виднелись налитые кровью круглые испуганные глаза.