Залоговый Льежский банк остался с правой стороны, впереди показалась вышка для дирижабля. Приготовления к «золотому дождю» приостановили, стюарды в форме воздушной компании пытались оттащить кожаные бурдюки с благословленной богинями водой в более сухое место. Звучало странно, да и смотрелось так же. Я подняла взгляд на ратушу – без двух минут полдень. Один из мужчин в ливрее вытянул шею, стараясь рассмотреть что-то поверх толпы.

– Что там произошло? – спросил он у белобрысого.

– Сходи и посмотри, – огрызнулся мой спутник. – Вряд ли вы сегодня вообще отчалите. – Он указал на дирижабль.

Служащий опасливо покосился на меня, но отходить от вышки не торопился. Просто напуганный человек, который не совладал с собой, огрызнулся. Сколько еще таких здесь, на площади…

Рядом с ящиками валялись сломанные ходули. Один из уличных артистов сидел на земле, то и дело вытирая кровь, сочащуюся из разбитой головы. Железнорукий остановился у ящика, оперся на него, словно ему было тяжело дышать. Сейчас он как никогда походил на усталого обывателя, одного из многих… Если бы минутой раньше он не тащил меня за собой, не втыкал со злостью инструментариум в бочки, я бы ему поверила.

Служащий отвернулся и снова стал смотреть на купель. С этой стороны каменная чаша выглядела целой. Артист со злостью отпихнул от себя сломанные ходули. Снежная каша доходила ему почти до икр, длинные штанины набрякли.

Белобрысый выпрямился, словно смог наконец восстановить дыхание, в свободной руке мелькнул инструментариум, тихо щелкнуло выдвигающееся шило…

Рабочие потащили очередной ящик с кожаными бурдюками. Их было больше дюжины, на ближайших без труда различалось клеймо мастерской. Узорчатые переплетенные буквы «У» и «Г». Я видела этот рисунок раньше, мало того, была уверена, что именно такой оттиск стоит сейчас на моих безумно дорогих великоватых сапогах. «Ули и Гикар» – кожевенная мастерская, а на бочках с вином клеймо Оуэнов…

– Ювелир, травник, кожевенник и мастер-оружейник, – тихо перечислила я заболевших.

На нас никто не смотрел, кожа прокололась с тихим хлопком, и шило вошло в ближайший сосуд.

– Ты знаешь, что делать, – прошептал мужчина, поворачиваясь. Его дыхание отдавало кислым, вторая рука все еще лежала на моей талии.

– Вы не понимаете, о чем просите.

Белобрысый вытащил шило, капли воды побежали по бурдюку.

– Кожа – это не дерево. – Я облизнула губы. – Кожа – это почти…

Как объяснить немагу то, что в тебя вбивают с того момента, как просыпается сила? Кожа – это почти жизнь, она всего на одну ступеньку не доходит до запрета богинь. Кожа – это не трава, не хлопок, даже не мед или молоко… Кожа – это животное. К счастью, мертвое. Коэффициент изменяемости – условный ноль. Условный, потому что кожу можно изменить, но только самым-самым лучшим магам, самым опытным, тем, кто никогда не переступит запрет богинь.

Будь иначе, магические мастерские давно бы вытеснили кожевенные.

– Ну, – поторопил меня мужчина, железная культя прижалась к боку сильнее.

– Не… не могу. – Я снова коснулась сферы. Про компоненты на поясе придется забыть. По крайней мере, на время. Нужно что-то придумать, причем срочно, иначе…

– Не можешь? Или не хочешь, графиня?

– Не могу и не хочу, – твердо ответила я, стягивая изменения внутрь сферы, что дал мне травник. Решение пришло за секунду, удивительно простое и действенное. Я не знала, как загнать в заряд крик. Но я могла представить, как не загонять его туда. Крик – это всегда волна, область давления, что мы создаем сами, сильное или слабое. В прошлый раз я его усилила, а в этот… В этот я его ослаблю, ослаблю до нуля, нет, еще ниже, если это «ниже» вообще бывает. Кончики пальцев закололо…

– Тогда… – Железная рука прижалась к боку, и я почувствовала, как ткань сантиметр за сантиметром вспарывает лезвие. Он делал это нарочито медленно, скользя по касательной, медлил и не вгонял металл в плоть одним движением. – Тогда ты умрешь. Здесь и сейчас.

«Зерна изменений», казалось бы, такие незначительные, скользнули внутрь заряда. Я подцепила дрожащим пальцем вторую половинку сферы и соединила с первой, одновременно прижимая к прозрачной стенке капсюль. Неужели получится? Вот так, вслепую, создать заряд? А если нет, если сейчас все развалится и изменения вырвутся на свободу…

– Но умру я не одна. Мой огонь заберет и вас тоже, – в отчаянии пообещала я.

– А заодно и полплощади, – хохотнул белобрысый. – Мы вернулись к тому, с чего начали. Огонь против стали. Маг против воина. Кто быстрее. Надеешься выжить? – Ткань разошлась, и лезвие прижалось к коже. – Конечно, надеешься. Как и все. Лезвие тонкое, быстро войдет в тело, возможно, даже боль придет не сразу, но ты все равно закричишь. Сегодня все кричат…

Служащий воздушной компании обернулся и нахмурился.

– Восстанови бурдюк, или я тебя убью.

Я зажмурилась в ожидании удара, одновременно молясь Девам, чтобы его не последовало. Ведь так не бывает, правда? Девушки не гибнут на празднике посреди центральной площади!

Точно, а еще они не носятся по острогам за рыцарями, не сбегают от серых посреди ночи, не получают по голове.

– Видела когда-нибудь ранение печени? – Холодная сталь чиркнула по коже, смещаясь. – Нет? Человек умирает не от самой раны, а от потери крови, которую нельзя остановить, сколько ни бьются целители. – Белобрысый посмотрел на вытекающие из бурдюка капли воды и воткнул шило в соседний, впрыскивая «яд». – А если перед этим нанести на нож еще и мешающий ране закрыться раствор…

– Эй, – закричал служащий, делая шаг к ящикам. – Вы там…

– Кричи, – почти попросил меня мужчина. – Или молча делай то, что говорят.

– Нет.

Секунда уходила за секундой, каждая из них казалась мне бесконечной, но удара все не было. Сердце колотилось, руки дрожали, а белобрысый все говорил и говорил, хотя я понимала лишь одно слово из трех. Быть смелой на словах куда проще…

– Я убью тебя, но ты еще проживешь достаточно долго, чтобы успеть проститься со своим ненаглядным бароном. Чем не мечта? Не жили они ни долго, ни счастливо, но умерли в один день. – Его речь стала торопливой, движения – резкими и какими-то суетливыми. Мужчина вытащил иглу, прозрачные капли побежали по кожаному боку бурдюка, оставляя после себя быстро темнеющую дорожку. – А если я скажу тебе, что смерть варвара мне совсем не нужна? Я вскрою тебе печень, ты сожжешь мне сердце, заберешь противоядие. Сможешь передать его любимому, прежде чем почить у него на руках. Не будет уютной могилки на двоих, не будет рая Дев для влюбленных. Мальчик забудет девочку, забудет в тот же миг, когда отвернется от свежего могильного холма.

Он продолжал говорить, и я поняла, что невольно стягиваю изменения во вторую руку. Зачем? Затрудняюсь сказать… Хотя вру, знаю. «Зерна восстановления» способны лишь на одно. На восстановление.