Лицо старушки жалобно сморщилось, но Анюта решила держаться до последнего. В крайнем случае можно будет позвать дядь-Лешу, чтобы он выдворил попрошайку.

– Бабушкин кулон-то? – неожиданно спросила колдунья.

– Прабабушкин.

– Хорошая, видать, была женщина. И вы молодцы, что в семье его сохранили. Это ж надо – война была, люди последнее с себя снимали, чтобы пропитаться, а вы золотое украшение не продали, на хлеб не обменяли…

– Вот только подлизываться не надо, ладно? – с независимым видом заявила Анька. – Ненавижу лесть. И вообще: пропустите уже меня! Мне надо… туда.

– Значит, не отдашь вещицу? – обреченно спросила бабка.

– Отдам, как уговаривались – когда приворот подействует. В полном объеме.

– Ну, прости, касатка, что потревожила. Доброй ночи!

– И вам того же, – ответила Анька, с недоумением провожая взглядом растворяющийся во тьме двора силуэт.

– Ты с кем там разговариваешь, Анют? – выглянул с крыльца встревоженный дядь-Леша.

– Я… я стихотворение вспомнила! Повторяю вот. Глупость, да?

Дядь-Леша хмыкнул, затем сказал:

– Ну, ты не задерживайся. Сырость. Постель тебе я уже приготовил.

Постель! Это слово, вскользь произнесенное любимым мужчиной, будоражило Аньку, заставляло внутренне поджиматься и трепетать. Как бы ни хотелось ей казаться опытной и искушенной, как бы ни намекала она дядь-Леше в прошлый раз – мол, кое-что ей не впервой, а на самом деле была Анечка самым настоящим синим чулком! Даже целоваться с мальчиками боялась, хотя до этого пару раз все же доходило. Ну, любопытно было, всего-навсего. А уж о том, чтобы зайти дальше, девушка даже подумать не могла! Дальше – это только с дядь-Лешей. Как иначе?

В эту минуту она вдруг в полной мере, со всей ясностью осознала, что это может произойти сегодня, прямо сейчас. Она вернется на терраску, снимет платье, уляжется под пуховое одеяло (раз на улице ливень – дядь-Леша обязательно постелет ей помягче и потеплее!), натянет его до подбородка, сожмется от страха и предвкушения… А потом придет он – мужчина, которого она любит с самого детства. Мужчина, о котором она мечтает несколько лет. Мужчина, ради которого она пошла на обман, ради которого решила расстаться с памятью – золотым прабабкиным кулоном.

Вернувшись в сени, она достала украшение из кармана и попыталась повнимательнее разглядеть его в свете тусклой лампочки, появившейся здесь совсем недавно, уже после череды маминых отпусков и электрификации, о которой любил рассказывать дядь-Леша. Кулон как кулон. Его даже изящным не назовешь – просто крупная золотая капля с невнятным рисунком. Непонятно было, в каких случаях надевала его прабабушка, но уж точно не на великосветские приемы. Что же за особинка скрыта в нем? Что это за свойство, которое проявляется раз в год? Может, действительно стоит подождать и посмотреть, что с ним произойдет сегодня до рассвета?

Прежде чем уйти на терраску, Анька, не удержавшись, тихонечко приоткрыла избяную дверь и заглянула в горницу. Дядь-Леша сидел на стуле в глубокой задумчивости, обняв гитару и легонечко проводя по струнам. Девушка старалась не шуметь, но все же он что-то почувствовал – может, дуновение из сеней. Вскинув голову, он встретился с нею глазами.

– Анюта?

– Я пришла пожелать спокойной ночи! – скромно потупившись, произнесла она «девочкиным» голосом.

Он улыбнулся.

– А что за стихотворение ты декламировала там, в темноте?

Анька смутилась, поскольку все подходящие строки, как назло, мгновенно выдуло из ее головы.

– Да я толком его и не вспомнила. Так, обрывки какие-то…

– Ну, расскажи хоть обрывки.

Анька вздохнула, зашла в горницу, прикрыла дверь, чтобы дядь-Леше не сквозило из сеней, стала прямо.

– Только оно такое… – Она замялась.

– Какое?

– Комсорг бы не одобрил! – ехидно усмехнулась она. – Готов слушать?

Снег над лесом кружится не спеша

Стаей белых ворон на последний пир.

У шамана дрожит тетивой душа

И взмывает в небо сквозь серый мир.

В сером мире снег на себя не похож,

Словно это пепел и сизый дым.

В нем удары бубна рождают дрожь,

Серый мир шамана признал своим.

И шаман в удивлении кривит бровь,

И его слова – это чистый крик.

Говорят, у шамана паучья кровь,

Говорят, он знает птичий язык.

Снег над лесом кружится сотню лет,

Разделяя два мира сплошной стеной,

Вновь шаман выходит из тьмы на свет,

Говорят, в этот раз он пришел за мной…[18]

Дядь-Леша недоуменно молчал.

– Не понравилось?

– Понравилось. Только… неожиданные стихи. Откуда? Кто автор?

Анька беззаботно махнула рукой:

– Старые какие-то стихи. Я их в прабабушкином дневнике нашла. Там много всяких было. Это, – Анька понизила голос до наигранно зловещего шепота, – самое таинственное!

Дядь-Леша засмеялся, и на душе вновь стало легко-легко, светло и просторно, как в те дни, когда он приезжал к ним с мамой на выходные. Девушка засмеялась в ответ и в нежданном порыве вдруг подбежала и чмокнула его в щеку.

– Спокойной ночи! – выдохнула она ему в ухо таким шепотом, после которого ночь уже точно не может быть спокойной. Выдохнула – и убежала на терраску.

Там, пряча мечтательную, счастливую улыбку, мигом скинула платье и, оставшись в одной комбинашке, забралась под одеяло – мягкое, толстое, пушистое! Подушка кололась и пахла сеном, по крыше глухо постукивали капли утихающего дождя, а низ живота сжимался от ожидания и предвкушения. Сегодня все произойдет! Обязательно, непременно сегодня! Теперь Анька в этом даже не сомневалась.

И потому, когда минут через десять кто-то тихонечко поскребся в дверь, она расслабленно выгнулась, чуть прикрыла глаза и выдохнула:

– Да! Входи!

Дверь скрипнула, в темноте что-то задвигалось, а потом возле кровати, совсем близко, Анька почувствовала чужое, холодное и сырое. Она рывком села, прижала к груди край одеяла.

– Вы?!

Это уже переходило все границы! Все та же жуткая старуха, мокрая, растрепанная и с лихорадочным блеском в глазах, снова явилась в дом!

– Голуба моя, молю, не гони! Вот, возьми!

Бабка почти под нос сунула Аньке промокшие смятые купюры. Анька ничего не понимала, хлопала глазами и ужасно боялась, что именно сейчас может прийти дядь-Леша. Какая уж ночь любви после подобного зрелища?!