– Да, были времена.

– А потом вообще сразил. Достаю с полки Цветаеву, помнишь, в «Библиотеке поэта» выходила, показываю и объясняю, что если вдруг на старости лет захочется пораспутничать, подойду к магазину, высмотрю самую красивую и самую задастую, пообещаю подарить книжку, и девица побежит за мной без колебаний и будет делать всё, что захочу. А про зад я специально сказал, потому как тетушкина корма была весьма обширна, и она ею очень гордилась. И убедил, попросила написать список дефицитных книг. Только жена всё равно пилила, что трачу деньги на макулатуру.

– А моя радовалась. У меня была самая читающая в мире жена.

Сказал, чуть ли не афоризм и осёкся. Откуда в него проскользнуло торопливое словечко «была»? И почему так легко слетело оно с языка. Не рановато ли? Отметил, но не устыдился, списал на погоню за хлёсткой фразой – ну оговорился, и что с того, бывает.

Игорь пропустил оговорку мимо ушей, его переполняли свои соображения.

– Помнишь, как на книжную барахолку ездили? Я вот о чем подумал: вся эта спекулянтская братия, разложив товар на полиэтиленчик, вальяжно прогуливалась по периметру поляны, любопытствовали, кто что привёз, кто что просит. И ни один не боялся, что украдут товар. В России воровали всегда, это еще Карамзин заметил, и всё-таки на книжной барахолке воры были более интеллигентными.

– Особенно тот мужик, торгующий суперами от «всемирки».

– Я его тоже запомнил. Уникальный случай, но в изобретательности человеку не откажешь. Надо же догадаться, чтобы содрать суперобложки с двухсоттомника и продавать по рублю.

– Самое смешное, что покупали.

– Вот именно. Я когда подошел к нему, долго не мог понять, сначала хотел рассмеяться, а потом сообразил и сам, точно не помню, но штук пять взял, чтобы своему собранию товарный вид придать. Оно же к тому времени сильно подорожало, особенно если в комплекте. Я подсуетился, добыл недостающие тома, охмурил директоршу библиотеки, она даже транспорт организовала. Потом немного добавил, и хватило на «Запорожца».

– Хорошая была машина, работящая.

– По тем временам… Между прочим, она себя сторицей окупила. Всё-таки была в те годы неповторимая романтика…

В другой ситуации Владимир Иванович с удовольствием поддержал бы эту ностальгическую прогулку, но надо было задавать главный и самый неприятный вопрос. Выдохнул и обрушил на приятеля свои беды.

– Об-наг-ле-ли! Двадцать пять тысяч!

– Двадцать четыре.

– Какая разница. И самое противное, что с ними не поторгуешься. А денег таких, как я догадываюсь, нет.

– Как ни странно.

– Извини. А сыну звонил?

– В первую очередь. Но он без денег.

Владимир Иванович обманул. Он даже не знал, есть ли у сына телефон. Парень возомнил себя художником и бросил медицинский институт, не доучившись полтора года. Если бы имелись хот какие-то признаки таланта, он бы смирился. Но он не понимал, как может человек, не умеющий рисовать, считать себя художником, приводил пример Сальвадора Дали, который, при всех вывихах, оставался первоклассным рисовальщиком. Сын не желал слушать и, хуже того, не желал или не мог объяснить свое право на профессию. После тяжелого и нервного разговора он уехал в Москву. Владимир Иванович постоянно искал, не мелькнёт ли где-нибудь его имя, даже «голоса» начал слушать, но никаких следов не проявилось. Где мыкается неприкаянный сын, в Москве или в любимой им, но не ласковой к чужакам Европе, он не знал. Плохому художнику везде плохо. Но в родном доме всё-таки теплее.

– А я думал, что художники гребут лопатами. Будем надеяться на будущую славу. А сейчас продать нечего…

У самого Игоря было что продать: и дача, и гараж, и машина – весь джентльменский набор. Владимир Иванович вспомнил, как строили гараж. Погреб копали вручную, когда коробка уже стояла. Он, как самый работящий, стоял в яме, насыпал ведра, а Игорь поднимал их на веревке и вываливал за воротами. Когда вылез на поверхность, не смог найти рубашку. Раздевался возле гаража. Игорь уверял, что засыпать её землёй он не мог, оставалось грешить на случайного прохожего. От гаража добирался по пояс голый, а домой поехал в рубашке Игоря, которую потом вернул. И хозяин взял. В строительстве дачи тоже пришлось поучаствовать, и довольно-таки активно. Лень и косорукость Игорь с лихвой перекрывал умением подсуетиться, добыть, организовать встречу с нужными людьми и, само собой, накрыть щедрый стол для помощников. Он умел просить, не наглея и не унижаясь, словно заранее был уверен, что ему не откажут в такой мелочи. И почти всегда получал, что хотел. Владимир Иванович никогда ему не отказывал, а сам попросил в первый раз.

– Есть у меня кое-какие соображения, – сказал Игорь. – Постараюсь определиться до обеда.

Объяснять ничего не стал, водилась за человеком привычка «сыграть втёмную».

* * *

В институте уже год как перешли на четырёхдневку. Пятницу неофициальным приказом превратили в дополнительный выходной. Но ждать дома ещё тяжелее. Потерянное время. И надежда с каждым часом все слабее и слабее, особенно после того, как перевалило за обещанный срок. Взял недавно купленную книгу Андрея Платонова, открыл на «Котловане», осилил две страницы и отложил – сходная ситуация усугубляла маету неопределённости, для взвинченного состояния подошел бы какой-нибудь французский детективчик, но подобного чтива в квартире не держали. Включил телевизор, развернул газету с программой и наткнулся на рекламу нового букинистического магазина. Позвонил почти машинально, ещё не зная, что хочет предложить им и готов ли расстаться с книгами, которые они с женой собирали много лет. Ответил приятный женский голос, торговые работники в последние годы научились быть вежливыми. Владимир Иванович слегка замялся, но после необязательных вводных извинений и приветствий испугался, что трубку могут положить, и, как ему показалось, четко сформулировал:

– Можете ли принять собрания сочинений?

– Смотря какие.

– Сервантеса, например, Мопассана. Очень большая подборка ЖЗЛ.

– Извините, я сейчас директора позову, и он все прояснит.

Пока искали директора, он начал быстро перебирать в уме, чем можно пожертвовать, потом одернул себя – какие могут быть сомнения и колебания, если надо спасать жену.

– Какие у вас авторы? – сухо спросил директор, давая понять, что на подготовительные разговоры у него нет времени.

Владимир Иванович стал наугад перечислять содержимое полок, но начал с многотомников, полагая, что подписные издания заинтересуют в первую очередь.

– Понятно, – оборвал его директор. – Вас устроит если завтра мы приедем в первой половине дня, чтобы избавить вас от таскания сумок туда и обратно? – И, не дожидаясь ответа, приказал помощнице: – Ритуля, запиши адрес клиента.

Можно было сказать, что первый шаг сделан: робкий, неуверенный, сомнительный – но тем не менее. Владимир Иванович остановился возле стеллажа, занимающего всю длинную стену спальни от пола до потолка. Книжный шкаф с парадными собраниями стоял в передней, его открывали редко, а в спальню допускались книги для души. Библиотека была гордостью жены. Она вступила в общество книголюбов, завела блат в книжных магазинах, собирала макулатуру, чтобы получить талоны на Дюма, а потом обменивала мушкетеров на книги любимых поэтов: Цветаевой, Павла Васильева, Клюева… Перед каждой командировкой она давала ему список обменного фонда, в который наказывала брать по несколько экземпляров. Они хранились в картонных ящиках. Владимир Иванович хорошо помнил происхождение стеллажа. Доски добыл Игорь, договорился на заводе за составление инструкций, но конструировать должен был он – и себе, и ему. При этом Игорь дождался когда Владимир Иванович сделает себе, пришёл, посмотрел и уже с учётом обнаруженных мелких просчётов приступили ко второму. Получилось и красиво и вместительно.