– Постой!

Со стороны дома к нам спешит давешняя сиделка. В руках ее – перетянутый бечевкой сверток из грубой бумаги. Запыхавшись с непривычки, она протягивает его мне, а старушка в инвалидном кресле мелко кивает с полуприкрытыми глазами.

– Записи Эржебет, – поясняет она, и я мгновенно прижимаю сверток к груди так крепко, как только могу. – Все, что от нее осталось. Она умерла без страданий. Просто легла, отказалась от еды и угасла быстро, как свеча на ветру. Ангелы подхватили ее душу. Ангелы…

Все, что от нее осталось, мысленно твержу я, махая на прощание обеим женщинам; все, что осталось, повторяю я, распахивая ворота склепа; все… Мне даже не нужно туда смотреть, потому что я и так знаю, что именно сжимаю в руках.

Те самые бумаги, которые она показала Секерешу, чтобы тот ей поверил. Составленный Кляйном список рейстери, а с ним – формулы самого Секереша, те, что он успел забрать с собой во время бегства из замка Мадар и те, что отдал ей перед смертью несколько лет тому назад.

Все эти годы Лист хранился в самом надежном месте – в тумбочке последней бабушкиной подруги, бывшей работницы дома престарелых.

* * *

И если Матиаш по-прежнему дежурит возле двери с ножом наперевес, то я…

Но Матиаш не дежурит. В бункере Рауша меня поджидает некто совсем другой – я вижу это, как только рассеивается зеленый дым. И сразу подумываю о повторном бегстве.

– Почему, – цедит Амина, надвигаясь с неотвратимостью урагана. – Почему, скажи на милость, ты не можешь сесть на задницу в своей комнате, дождаться этого идиотского праздника, пережить его и просто спокойно вернуться домой? Почему? Неужели я прошу чего-то особенного?

Она пришла меня спасать. Не бросила на съедение маньяку, хотя, видит Бог, ничто не мешало ей так поступить, не отвернулась, сделав вид, что не заметила пропажи одной мелкой надоедливой овцы из стада. Она пришла меня спасать.

– Амина, – говорю я. – Аминочка, прости.

От того, чтобы повиснуть у нее на шее, меня удерживают значительные мышечные усилия, и она, видимо, почувствовав нечто подобное, поспешно хватает меня за руку и тащит вверх по лестнице.

– Моя бабушка замаскировала эту комнату так же, как Убежище, – говорю я.

– Я заметила, – говорит она.

– Я нашла ее могилу, – снова говорю я.

– Поздравляю, – говорит она и вталкивает меня в зал, с которого все начиналось.

На табурете, развернутый спиной к фотографиям жертв, свесив голову между коленей, сидит Матиаш. В тот момент, когда я на него смотрю, он длинно сплевывает кровью. Рядом возвышается невозмутимый Тимур.

– Не бейте его! – выкрикиваю я и одним прыжком оказываюсь возле них. В обращенном на меня мутном взгляде Матиаша не читается страха – только бесконечная усталость. – Ты сказал, что их всех убил судья, – шепчу я, не уверенная в том, что он вообще меня узнает. – Почему? Почему ты так решил?

Прежде, чем ответить, Матиаш беззвучно шевелит разбитыми губами, словно проверяет, на месте ли они.

– Только судья может лишить рейстери того, что принадлежит ему по праву, – шипит он, кривясь от боли. – Только судья, и больше никто. Шеффены – выдумка. Я проверял.

– Проверял?

Вместо ответа он опускает веки.

– Я знаю, как выглядит рейсте судьи. Видел на ладони сестры. Перерисовал. И тоже пытался… Я не убивал, просто так совпало… Тот человек уже умирал, а у меня был с собой нож. Ничего не случилось. Его кровь должна была свернуться, а я кроме Чтения должен был овладеть Огнем. Но нет. Кто-то водит нас всех за нос. И это может быть только судья. Судья, придумавший шеффенов…

– Да, но как же тогда Рауш?

В его единственном открытом глазу – второй заплыл от удара – мелькает недоумение.

– Рауш, – повторяю я. – Комендант «Унтерштанда».

– Коменданта «Унтерштанда» звали Рихард Кляйн, – выдавливает Матиаш и без единого звука заваливается набок.

* * *

– Если кто-нибудь узнает, что я напал на туристку, работа здесь мне больше не светит.

Если кто-нибудь узнает, что эта туристка в страну с неба свалилась, еще неизвестно, что светит ей, думаю я, но вслух, разумеется, ничего не говорю и продолжаю заботливо придерживать стакан, чтобы Матиашу было удобнее из него пить.

– Прости, – не успокаивается он и все норовит поймать мою руку. – Страшно представить, что было бы, если б я тебя тогда…

Мою голову тотчас наводняют картины одна ярче другой – как в некотором смысле художник, на воображение я не жалуюсь. Пока я созерцаю собственный труп: 1 – зарытым на заднем дворе «Унтерштанда»; 2 – расчлененным и разбросанным в разных частях лесополосы; 3 – ритуально разрисованным пятнадцатым рейсте, чтобы пустить следствие по ложному следу; 4 – распятым прямо поверх фотографий моих предполагаемых жертв с помощью огромных канцелярских скрепок и шерстяных нитей толщиной в руку, Матиаш добирается до моих пальцев и пытается покаянно их расцеловать. Я не сопротивляюсь, потому что как раз представляю себе обстановку своей камеры в местном СИЗО, куда меня посадят до выяснения личности, а поскольку я ни черта не знаю о венгерских тюрьмах и черпаю антураж из любимых папенькой криминальных сериалов, от увиденного хочется поскорее вернуться к предыдущему сценарию с бункером.

В общем, огласка невыгодна нам обоим.

– Матиаш, – говорю я твердо, но руки не отнимаю. С этим подбитым глазом вид у бедолаги жалкий донельзя. – Мы обязаны сохранить все в тайне.

Он пытается кивнуть, тут же хватается за висок и кривится от боли. Тимур, который так его отделал, единственный из всех отказался приносить извинения пострадавшей стороне. С точки зрения морали золотоордынца, он поступил правильно. С моей, если честно, тоже.

– Матиаш, – повторяю я, пользуясь тем, что он глядит мне в глаза, будто зачарованный. – Прежде, чем потерять сознание, ты сказал, что комендантом «Унтерштанда» был Рихард Кляйн.

На сей раз он действительно энергично мотает головой, а потом сжимает ее обеими руками и взглядом умоляет об эвтаназии. Я вытряхиваю на ладонь таблетку обезболивающего и протягиваю ему. Манипуляции со стаканом в точности повторяются.

– Предлагаю обмен. – Матиаш лежит, отвернувшись к стене и загородившись от мира локтем, но даже в том, каким поверхностным становится его дыхание, угадывается интерес. – Ты расскажешь мне про Кляйна, я тебе – про Эльзу. Но приготовься к тому, что вместо биографии тебе придется писать фантастический роман, потому что все равно никто не поверит.

Матиаш резко поворачивается и опирается локтем на подушку. Глаза его горят, где-то там, в черноволосой голове, уже прокручивается возможный сюжет.

– Я напишу про рейстери, – говорит он живо.

– Нельзя писать про рейстери!

– Почему нет? Сама же сказала, что мне никто не поверит. Разве можно всерьез отнестись к байке об одном странствующем рыцаре, Reis-ende Rit-ter, – произносит он с намеренной расстановкой, – который однажды повстречался с самим дьяволом?