Гюлер вошла в комнату, и Рефик снова подумал: «Как мне быть?» Они поздоровались и сказали друг другу несколько фраз из тех, которые обычно говорятся при встрече. Потом Рефик достал из кармана конверт и начал объяснять: он принес образец делового письма, о котором Саит-бей просил Османа. Утром образец еще не был готов, поэтому они не могли его прислать. Письмо написано в немецкую компанию «Сименс», но по этому же образцу можно написать письмо и в любую другую компанию. Подробно излагая эти сведения, он думал, что сейчас договорит и уйдет отсюда. Гюлер начала что-то рассказывать о своем брате. Рефик ее не слушал, ему хотелось побыстрее отдать конверт и уйти. Когда Гюлер сделала паузу, он протянул ей конверт и повторил все, что сказал о нем несколькими минутами ранее.

— Как? Вы уже уходите? — спросила Гюлер, подбежала к двери и крикнула горничной, чтобы принесла чай. Потом пригласила Рефика присесть. Не ожидая ответа, села сама и спросила, как поживает дочка.

Рефик что-то пробормотал в ответ и покорно уселся в кресло напротив дивана, на котором разместилась Гюлер. Поскольку говорить было больше не о чем, начал с деланным оживлением рассказывать о Мелек. Рефик и Перихан гордились тем, что у них растет такая умная дочка. В этом сомневаться не приходилось — сколько раз она уже проявляла удивительную сообразительность! Рефик рассказал о нескольких таких случаях и вдруг ощутил смутное чувство вины. Ему не нравилось, что он рассказывает о Перихан и Мелек этой женщине. Почему? «Потому что она разведенная!» — ответил Рефик сам себе. Испугавшись этих мыслей, снова начал излагать сведения, касающиеся образца делового письма. Горничная тем временем принесла чай. Наступила недолгая пауза. В гостиную вошел сеттер. Увидев Рефика, настороженно остановился, потом медленно подошел к нему, обнюхал, понял, что это не чужой, и растянулся на полу у мангала.

— Он вас узнал, — сказала Гюлер.

— Да, узнал, — кивнул Рефик. Он старался выпить чай побыстрее. Говорить уже было не о чем. Опасаясь снова почувствовать себя виноватым, он избегал смотреть на Гюлер, и это ему тоже не нравилось. В этой гостиной со странным мангалом посередине он чувствовал себя непривычно беспомощным и подавленным.

— Я смотрю, вы усы отрастили, — сказала Гюлер.

Рефик подумал, что бы такое ответить, не придумал и только кивнул головой. Гюлер не стала говорить, нравятся ей усы Рефика или нет. Чай тем временем был уже почти допит. Рефик подумал, что, прежде чем уходить, нужно еще что-нибудь сказать, а то будет невежливо.

— Ну вот… А чем вы еще занимаетесь?

— Ничем, — ответила Гюлер и помолчала, будто решив получше обдумать вопрос. — Сижу дома. Сегодня поменяла местами некоторые вещи в своей комнате. Да… Что еще? Думаем устроить званый вечер.

— Правда? Очень интересно.

— А вы что поделываете? Когда я последний раз вас видела, вы не очень хорошо выглядели.

— Да, я был болен. Долгое время лежал в постели, не выходил из дома. Сегодня впервые за не помню уж сколько времени побывал в конторе.

Рефику вдруг захотелось прибавить: «Но мне и сейчас нехорошо. Жизнь пошла под откос. Не знаю, что делать!» Едва подумав об этом, он испугался и вскочил с места. Вскочил и растерялся — чай-то он еще не допил. Пес удивленно посмотрел на беспокойного гостя. Чтобы скрыть свое смущение, Рефик снова заговорил о деловом письме. Потом двинулся к двери, понимая, что былую свою уравновешенность, то спокойствие, которым он когда-то так гордился, обрести снова будет ох как нелегко. «Только бы не совершить сейчас какую-нибудь ошибку, — думал он. — Надо побыстрее отсюда уйти и спастись от этой разведенной женщины!»

— Прощайте, — сказал Рефик, остановившись у двери. — Передавайте привет Саит-бею и Атийе-ханым!

Взглянув в лицо Гюлер, он прочитал в ее глазах что-то вроде насмешки. «Разведенная жена военного! А я — муж и отец!»

Когда он уже открыл дверь, чтобы выйти, Гюлер спросила:

— Если мы устроим званый ужин, вы с супругой придете?

— Придем. Отчего же не прийти? — ответил Рефик, глядя не на Гюлер, а на Графа, который тоже решил пройтись с ними до двери.

— Поговорим, повеселимся! — сказала Гюлер.

«Поговорим! Поговорим, поговорим… С кем мне еще и говорить, кроме как с разведенной женщиной, раз моя жизнь пошла под откос?»

— Да, было бы очень мило… — сказал он. Потом, по-прежнему глядя на собаку, добавил: — Поговорить с женщиной вроде вас. — И, не посмотрев Гюлер в лицо, вышел.

«Что я сказал?! — думал Рефик, спускаясь по лестнице. — Жизнь пошла под откос… Как у меня язык повернулся?»

На улице дул холодный ветерок с Мраморного моря. Эта легкая зимняя прохлада, предвещавшая лодос, была Рефику хорошо знакома. В Нишанташи пахло водорослями и морем. Этот запах пропитал все: липы, магазинчики, грязные многоквартирные здания, старые особняки, прохожих. Рефик вышел на проспекту полицейского участка. Вечерело. Импортеры, подрядчики, цепляющиеся за жизнь паши времен Абдул-Хамида, мальчики из лавок, садовники, поденщицы, банкиры, чиновники, пассажиры трамвая — все расходились по домам. И никто как будто не обращал внимания на тревожный морской запах, словно думали, что в их заурядной будничной жизни есть вещи поважнее, чем какие-то там запахи. Рефик остановился на углу. «Приду сейчас домой, поужинаю… Потом буду читать. Почему моя жизнь обязательно должна идти под откос?» В доме светились окна. На улице пахло водорослями, а дома ждали запах еды, запахи тела Перихан и младенческого пота. Разведенная женщина все не шла из головы. Он сам себя боялся. «Чувствую себя безликим предметом без прошлого и будущего, цветочным горшком или дверным молотком!» Он сбрил бороду потому что среди таких людей, как он, бороду носить не принято; но всегда можно найти маленький компромисс: усы-то он оставил. Рефик перешел на другую сторону улицы, открыл садовую калитку, звякнувшую колокольчиком; вошел в дом, теплый и наполненный жизнью, поднялся наверх. Перихан сидела у детской кроватки при полном параде: в красивом голубом платье и с макияжем.

— Это я в честь твоего возвращения к работе надела это платье и накрасилась!

— Молодец!

К ужину они спустились вместе. Осман был в разговорчивом настроении — радовался, что брат наконец-то вышел на работу. У Ниган-ханым настроение тоже было замечательное. Принимала участие в беседе и Нермин, — должно быть, размолвка между ней и Османом закончилась. Ссорясь, они прекращали разговаривать друг с другом, однако в присутствии родственников могли в случае необходимости перекинуться парой слов. Ниган-ханым рассказала одну историю о Джевдет-бее. Внуки немножко покапризничали, но сильно ругать их не стали.

После ужина Рефик помог маленькому Джемилю справиться с домашним заданием по математике, потом пошел в кабинет. Он думал снова взяться за дневник, но писать не хотелось. Немного почитал, не особенно вдумываясь в то, что читает. Потом закурил и стал расхаживать по кабинету. Докурив сигарету, снова спустился в гостиную, взял газету и стал читать, время от времени прислушиваясь к включенному радио и разговору между женой и матерью. Они говорили, что начинается лодос — да это было понятно и по шуму ветра, доносящемуся с улицы. Рефик решил читать повнимательнее и вдруг подумал: «Перихан на меня смотрит!» Как он мог это почувствовать, не отрываясь от газеты, было непонятно, и все-таки он знал, что Перихан, разговаривающая то с Ниган-ханым, то еще с кем-нибудь, время от времени краем глаза поглядывает на сидящего в кресле мужа, словно проверяя, на месте ли он еще. Он понимал, что Перихан радуется, что муж в последнее время как будто пришел в себя, повеселел, сбрил бороду и снова начал ходить в контору. Но в этом ее взгляде чувствовалась не столько радость, сколько беспокойство. Рефик вдруг сложил газету и поймал взгляд жены. Она и самом деле на него смотрела. Перихан попыталась улыбнуться. Рефик снова раскрыл газету, но уже не мог сосредоточиться. В ушах жужжали голоса матери и Нермин: