Это помогло скрыть ее следы, когда она карабкалась, словно беременная первобытная, в медвежьей шкуре и с голыми ягодицами, с ружьем в руках и безумием в голове. Он позволил ей убежать. В этот раз. И теперь она ползла с открытым ртом, ее ноздри раздувались, когда она втягивала воздух, пытаясь уловить его запах, прислушиваясь к его звукам.

И тут она услышала это.

Пронзительный, предупреждающий свист бурундука.

Маньяк был рядом.

Где-то здесь.

Она застыла, медленно повернулась, сделав полный круг. Во рту пересохло. Сердце гулко стучало в груди.

Потом она увидела медвежий помет. Маслянистый, зеленовато-черный. Зловонная фекальная пробка, выпущенная после долгой зимней спячки и отсутствия еды. Взгляд Сары метнулся в лес. Она нашла то, что искала. Отметины у основания массивного болиголова и снова помет. Встав на четвереньки, она заползла под ветки болиголова. Она видела следы когтей в нижней части ствола. Медведь пометил свою территорию.

И вот она, берлога в основании огромного старого дерева.

Сара осторожно сунула туда руку, ощупала края. Да, берлога. Теплая. С мягкой подстилкой из иголок, веток и сухого мха. Медведя в ней не было.

Сара залезла внутрь, стараясь не сжимать живот. Места оказалось достаточно, чтобы она смогла свернуться клубочком. Она прикрылась остатками коры, сухого мха и сухих листьев, которые принес в берлогу медведь.

Если зверь вернется, она с ним разберется. Все лучше, чем иметь дело с маньяком.

Она обхватила руками живот, подтянула колени, защищая своего ребенка, и наконец перестала дрожать.

Снег пошел сильнее. Тяжелый, укутывающий, скрывающий ее следы, ведущие к берлоге».

* * *

Коул вошел в свой домик. Там было темно и холодно. Он подумал, не развести ли огонь. Но вместо этого зажег маленькую газовую лампу и налил себе выпить. В спортивной сумке он нашел шерстяную шапку и поглубже натянул ее на голову. Он взял выпивку и уселся на крыльце. Он смотрел, как меркнущее северное сияние отражается в неспокойной поверхности воды.

На юге небо потемнело, оттуда надвигались тучи, закрывая звезды.

Он был дураком, когда попытался поцеловать ее.

Он понимал, что происходит. Она хотела его, это так, но не была к этому готова. Ее переполняли стыд и страшные воспоминания. Он потягивал бренди, гадая, может ли быть готовой женщина, пережившая такое. Возможно, полученные ею повреждения навсегда оставят ее искалеченной во многих отношениях – эмоционально, психически, физически. И что это может значить для того, кто влюбится в нее?

Коул вдруг осознал, что влюбился в нее, и это повергло его в шок. Он от нее без ума. Ему хотелось узнать ее с разных сторон, и это не имело никакого отношения к этому ранчо.

Именно поэтому он отстранился от нее, хотел увести ее в спальню и действовать медленнее. Но теперь он все испортил. И, скорее всего, у него не будет возможности вернуться назад и начать все сначала.

Он сделал еще глоток. В груди, разогретой выпитым бренди, зрел еще более важный вопрос.

Что это значит для него? Влюбиться в женщину, с которой, возможно, он никогда не сможет иметь отношения?

Коул услышал вой волков. От этого звука волоски на шее встали дыбом. Ветер подул сильнее, меняя направление.

Коул посмотрел в сторону домика Оливии. Там все еще горел свет. Он видел его между похожими на привидения, светлыми стволами деревьев. Коул негромко фыркнул. Возможно, он наконец, после стольких лет, нашел того самого выжившего, которого искал, человека, выжившего вопреки всему. И этот человек помог ему на каком-то глубочайшем уровне понять, почему и он тоже выжил. Возможно, если бы он мог быть рядом с Оливией, помогать ей спокойно и комфортно двигаться вперед, строить с ней что-то на этом ранчо, то смог бы искупить свою вину за то, что столько лет назад украл жизни матери и брата.

Целибат мог быть платой за отпущение грехов.

Коул негромко выругался и сделал еще глоток. Это алкоголь говорил в нем. Оливия права. Он похож на отца.

Он точно так же цеплялся за несчастье, случившееся двадцать три года назад, как делал это его отец. Или оно цеплялось за них. За всех. Даже за Джейн.

* * *

Оливия набросила махровый халат и крепко завязала пояс. Волосы свисали мокрыми прядями, с них капала вода. Оливия подошла к шкафу и вытащила свои сумки. Открывая ящики, она начала выбрасывать вещи. Все до одной. Быстро, яростно.

Она закрыла «молнии» на сумках и остановилась. Эйс все так же крепко спал перед железной печкой, ничего не замечая вокруг, и Оливия любила его за это. Он был ее душевным равновесием. Она подошла к нему, присела на корточки и уткнулась лицом в его шерсть, впитывая его запах, смесь попкорна и псины. Эйс заворчал и перевернулся на спину. Оливия почесала ему живот. На нее неожиданно навалилась усталость.

Как только рассветет, она закончит упаковывать то, что осталось от ее скудных пожитков. Затем сложит вещи в свой грузовичок, предупредит оставшихся гостей о приближающемся буране, попрощается с Майроном и поедет по лесовозной дороге, пока снег не станет слишком глубоким. Когда наладят телефонную связь, она позвонит на ранчо и договорится о транспортировке Спирит туда, где найдет новый дом.

Оливия потушила керосиновые лампы, оставив только одну – возле кровати. Она откинула одеяло.

И у нее остановилось сердце.

На белой простыне лежала веточка шиповника с красными ягодами.

Ниже пылающей красной помадой были написаны слова:

«Пора заканчивать охоту, Сара.

Беги, беги…»

Оливия рванулась вперед и сорвала одеяло с кровати. Она смотрела на постель. Его запах, казалось, поднимался от постельного белья и заполнял ее ноздри. Он был здесь. Она чуяла его. Он лежал в ее постели. Она отпрянула назад, ударилась о шкаф. Прошлое было готово поглотить ее.

Из груди вырвался нечеловеческий крик.

Она снова была в лесу. Бежала на онемелых обрубках, в которые превратились ее ступни в холодных, мокрых кожаных ботинках.

Он нагонял ее. Тяжело дышал. Она слышала его шаги – негромкий стук на пружинящей подстилке из мха и иголок. Она упала. Она не могла двигаться дальше. Она понятия не имела, сколько времени пряталась в берлоге, но когда она из нее наконец вышла, он ее поджидал.

Она упала на спину, на еловые иголки. Он поднимался вверх по холму, глядя на нее в прицел ружья. Она знала, что время пришло. Он собирался сделать последний выстрел и убить ее. Он собирался вырезать ребенка из ее живота. Она была беременной оленихой, на которую его долбаный папочка никогда не позволял ему охотиться.

Лежа, она перевернулась на живот, подняла ружье. Дрожа всем телом, прицелилась, согнула палец на спусковом крючке и без колебаний нажала на него. Отдача ударила ее в плечо.