С точки зрения мамы, старый развратник совращал шестнадцатилетнюю девочку.

— Я ее люблю, — возражал Мефистофель.

— Ее все любят, и что, любой сорокалетний идиот должен позволять себе соблазнять маленьких девочек?

Я на ее месте была бы в не меньшей ярости, но предыстория моей жизни с мамой делала безнадежными ее попытки меня остановить. У отчима нашелся другой аргумент.

— Чарли Чаплин вот женился в семьдесят лет на женщине намного его моложе, — сказал Мефистофель.

— Но ты же не Чарли Чаплин, — этот ответ отчима очень обидел Мефистофеля. Видимо, он думал, что ничем не хуже Чаплина.

А я и не поняла, причем тут маленький смешной человечек с тростью. Я не знала даже таких простых вещей, что богатство и знаменитость — достоинства, особенно для мужа. В литературе, ценностями которой я жила, достоинствами были любовь, доброта, талант, трудолюбие, да и бабушка учила меня тому же. Сегодня самые яркие (они же знаменитые) книги говорят о другом — о тотальном распаде, бессилии, пустоте, ненависти, словесность ужалил конец света, бессмысленный и беспощадный.

Как нетрудно догадаться, в первый же раз, когда дверь была не на замке, я улизнула. Вернее, улетела — к Мефистофелю на гастроли. Самолет я привыкла считать страшным предметом, но в сравнении с высшей ценностью, в данном случае любовью, страх скукожился до размера и запаха лесного клопа. Пованивал, пока я набирала с собой таблеток — от головы, от сердца, от тошноты, будто собралась в космос. Ничего из этого не понадобилось, лететь оказалось «быстро, выгодно, удобно» (советская реклама Аэрофлота и опять скобки), самолет стал моим любимым видом транспорта. Нет-нет, я не рекламный агент гражданской авиации.

Я еще ни с кем не целовалась. А теперь поцеловалась. Первые дни этим дело и ограничивалось, но потом произошло то, чего так боялась мама, и вскоре я узнала, откуда берутся дети, потому что ребенок появился, и Мефистофель закономерным образом стал моим мужем.

Счастье — очень простая вещь. Она не требует усилий, умений. Счастье — это когда муть, говно, трудности, запутанности, неудовольствия, соображения и прочие продукты человеческой жизнедеятельности оседают на стенках прошлого, а в настоящем появляется главное, похожее на ядро, выпущенное из пушки, или летящую стрелу, и нет ничего фантастического в рассказе Мюнхаузена, воспарившего на ядре, — так бывает. Нечто подобное происходило и с Виолой, поэтому она не сразу осознала, что произошло чрезвычайное событие.

Убийство Кирова потрясло не только страну, но и Нину Петровну. Иначе она не вызвала бы Виолу к себе «на ковер», на Грановского, и не сказала бы:

— Ты не должна больше оставаться одна. Выходи замуж. Диссертацию написала? Как нет? Ты же ее пишешь лет шесть. Не пишешь? И чешский не выучила? Тебе вроде рекомендовано было выучить чешский и забыть французский.

— Мама…

— Нет, ты послушай. Занимая с пятнадцати лет ответственные партийные посты, ты могла бы уже быть одним из секретарей московского горкома.

— Мама, вы сошли с ума, — Виля никак не могла заставить себя называть мать на «ты», как теперь называли родителей абсолютно все. — Какие посты! Пост занимаете вы, а я перепрыгиваю с ветки на ветку. В Коминтерне я и вовсе не поняла, кем была, то ли во французской редакции, то ли в чешской группе. И то только потому, что я жила в одном городе с Гашеком, который теперь знаменит, и потому что чехи выдали Колчака, с которым я боролась, а лучше бы не боролась. Что «как ты можешь»? Как могу, так и живу, и уже никак не могу, вы позвали меня, чтоб издеваться надо мной? — взвилась непокорная дочь.

— Вилечка, послушай меня, дочурка, — Нина Петровна перешла на шепот.

Виля чуть не поперхнулась чаем: ни разу в жизни мать не называла ее ни Вилечкой, ни дочуркой, это была исключительно отцовская терминология.

— А где отец? — перебила Виля.

— Ты послушай, я все расскажу. Давай сначала про тебя, это срочно. У меня есть характеристика на тебя.

Нина Петровна встала, Виля заметила, как трудно ей сделать простое, в сущности, движение — подняться со стула. Ее можно было бы назвать грузной, прежде ее называли статной. Мать постарела, как-то вдруг. Виля виделась с ней нечасто, но сейчас подумала, что никогда не обращала внимания на то, как выглядит мать, она воспринимала ее примерно как статую Командора: просто статуя со встроенным механизмом, благодаря которому она двигается и разговаривает. Так сложилось с детства: мать была грозным начальником. Возможность ослушаться ее приказов было удовольствием. Виле ни разу не приходило в голову, что мать устроена так же, как все: что ей бывает больно, плохо, радостно или как-то еще. Нина Петровна открыла дверцу серванта, извлекла из кармана маленький ключик и, поковыряв им, выдвинула ящик, где лежала масса всяких бумаг. Она просмотрела стопочку листков, извлекла искомый и стала читать вслух:

Во время Гражданской войны в г. Баку — организатор дружины рабочей молодежи в Красной гвардии, секретарь Бакинского комитета ВЛКСМ, председатель Крапивенского укома ВКП(б) (Тульск. губ.), секретарь Омского губкома ВКП(б), инструктор женотдела ЦК ВКП(б), инструктор рабкоров Москвы «Рабочей газеты», зав. Отд. парт. рабочей жизни, отв. секретарь газеты «Голос Текстилей» (Орг. ЦК Текстиль). С 1921 г. секретарь ЦК РКП, уволена в двухмесячный отпуск с 7/III по 7/V/1921 (Это родился наш Андрюшенька, — улыбнулась Нина Петровна), руководитель кружка текущей политики при 20-й типографии ГИЗа, зав. отд. соц. — полит. литературы, основные партнагрузки — агитатор-пропагандист, проявляет себя как энергичный работник и активный, теоретически подготовленный член партии, четко проводивший линию партии…

— Мама, остановитесь. Это просто слова, вы прекрасно знаете, что было на самом деле.

— На самом деле происходит то, что написано на бумаге, тем более напечатано на пишущей машинке и заверено печатью. Я, кстати, не знала, что ты работала в Тульской губернии.

— Это было так, проездом, чисто личное.

— У тебя все чистое и личное, а тут — одна грязь и ни ответа ни привета, — Нина Петровна всхлипнула.

Она пыталась удержать свое строгое лицо, похожее на парадный портрет, от гримасы рыданий, но безуспешно. Это было впервые на Вилиных глазах, Виля подбежала, обняла, тоже, кажется, впервые, и так произошел неожиданный контакт.

— Он уехал, — Нина Петровна снова перешла на шепот, — официально он лечится, но он с ней, я знаю, с ней.

— С кем? — тоже шепотом спросила Виля, догадавшись, что речь об отце.

— Лишится своего кресла, тем и кончится, — быстро взяв себя в руки, пробормотала Нина Петровна.

Виола придвинула стул, села вплотную. Нина Петровна продолжила еще более тихим шепотом, и Виля не сразу разобрала, что мать сменила тему.

— Ты видишь, кого на стройки забривают? Догадываешься, кто решил убрать Сергея? Если можно было тронуть Кирова, с остальными расправятся обязательно, помяни мое слово. Выходи замуж и уезжайте втроем из Москвы, а Андрюшей я тут займусь.