Но почему это случилось именно с ней? Да, вопрос дурацкий. Ведь в жизни ничего не бывает просто так. Её смерть не будет напрасной и спасёт не одну жизнь. Но почему так глупо? Ответ прост: люди с древних времён пытаются оттянуть неизбежное — старость. Но если не суждено рано уйти, она неизбежно настигнет. Зачем искусственно менять порядок вещей?

Почему люди не могут принять себя такими, какими их создал бог? Кому нужна эта искусственная молодость? Я могу понять, когда ведут здоровый образ жизни, этим сохраняя свою земную оболочку. Но под нож? Или вкалывать непроверенные препараты, чтобы внешность была на пять балов, только вот изнутри этот «свежий» плод гнилой. Они же убивают себя! Вот этого я принять никогда не смогу. Ведь каждый период жизни по-своему прекрасный, нужно просто это осознать.

Некоторые скажут, что прекрасного в старости?

Возможно, для кого-то это уродливое будущее, для меня же нормальный порядок вещей — всему своя пора. Нельзя прожить всю жизнь, порхая беззаботно, словно бабочка — это бессмысленно, а Вселенная не терпит подобное. Люди ошибочно думают, что пришли в этот мир, чтобы наслаждаться благами. Ну уж нет, тут у каждого своя задача, а вот справится ли человек с ней — это другой вопрос.

Ладно, хватит философствовать, пора выдвигаться к Жаклин.

Последнее время мы много разговариваем, словно пытаемся наверстать упущенное. Вернее, ей эти разговоры нужны, а вот я не любитель подобного времяпровождения, предпочитаю размышлять и наблюдать. Да и не вижу пользы от бесполезного трёпа, то, что хотят от меня узнать, всё равно не скажу, а их лживые речи мне без надобности, я и без слов могу получить ответ практически на любые вопросы. Единственные, от общения с кем я получаю удовольствие, это родные и близкие. Жаклин тоже входит в их число.

Ей уже доставили букеты фрезий и орхидей — её любимые цветы. Хочу, чтобы последние часы для неё были наполненным тем, что она при жизни любила. Захожу в её комнату и вижу на губах своего огонька улыбку. Никто так чувственно не может улыбаться, как моя Жаклин, даже болезнь не изменила этого.

— Привет…

Стараюсь говорить непринуждённо — не хочу, чтобы она чувствовала мою боль, ей и своей хватит. Она повернула голову в мою сторону. Её глаза словно светятся изнутри, значит, мой подарок ей пришёлся по душе.

— Александр… — её голос тихий, как осенние листья, опускающиеся на землю, — спасибо за всё. Даже не знаю, чем тебя отблагодарить.

— Огонёк, твоей улыбки вполне достаточно. — Беру её за руку и наклоняюсь, оставляя невесомый поцелуй на губах.

— Скорее, тлеющий уголёк, — тяжко вздыхает, а я размещаюсь на стул, стоящий возле её кровати.

— Не для меня.

Мы смотрим друг на друга несколько минут, в этот момент в памяти всплыли все яркие моменты, проведённые с этой прекрасной женщиной. Их я буду бережно хранить в своей памяти, увы, не в сердце. А ещё я вспомнил наш разговор три дня назад.

Я сижу с ней рядом так же, как сейчас, держа в своих ладонях её хрупкую руку.

— Знаешь, когда ты рядом, мне совсем не больно. Мистика какая-то.

Её тихий голос должен успокаивать, но нет, он словно заострённый кинжал ранит мою душу, оставляя уродливые шрамы.

— Наверное, это связано с тем, что я появляюсь, когда обезболивающие начинают действовать, — пытаюсь ей дать более приемлемый ответ.

Жаклин не стоит знать некоторые вещи обо мне. Сейчас как никогда я свой дар готов променять на другой. Который может излечить её. Но, увы, каждому дано своё, и у каждого своя роль в грандиозной пьесе по имени «жизнь». Её такая: умереть, чтобы я стал сильнее, образно выражаясь. Но горе, трудности действительно закаляют, а ещё смирение и…

Господи, как же тошно…

* * *

Я даже навестил одного человека — старца Агафона. Случайно вышел на него.

Господи, ну какое случайно?! Не бывает такого! Всё происходит согласно плану, и это не изменить. Я этого человека почувствовал всем своим существом, меня словно магнитом потянуло к нему. А когда нашёл и пообщался — многое стало понятно. Вначале я пытался отрицать очевидное, а потом смирился, принял свою судьбу. У каждого она своя, у меня вот такая. О таких, как я, людям не стоит знать, спать будут крепче. Да и ни к чему это.

Недавно просил его помочь, знал, что он способен на такое. Его ответ был ожидаемый: «Никто не вправе менять порядок вещей, причину ты знаешь — с достоинством прими следствие содеянного». Умом я понимал, что так нужно, в этом я ничем не отличаюсь от других, и мне придётся выпить это горькую чашу до дна. Но вот сердце… Жаклин ещё молода — сорок пять лет, ей бы жить и радоваться. А вот оно как вышло…

Мне остаётся только смириться и отпустить с миром. Ах, да — и извлечь урок, которой запомню до конца своих дней: мы в ответе за тех, кого приручаем. По большому счёту, то, что с ней произошло — целиком и полностью моя вина. Для меня это было всего лишь приятным эпизодом в жизни, а вот для неё всё оказалось гораздо серьёзнее, она погрязла она в своих чувствах ко мне.

Почему не заметил вовремя? Да нет, я всё знал. Тогда почему пустил всё на самотёк? Да потому что мне было удобно, не хотел ничего менять. А она так боялась меня потерять, что рискнула самым ценным — жизнью — и проиграла.

Наш разговор с Агафоном, перед тем как я ушел от него, до сих пор не могу забыть:

— Нам больше дано, чем остальным, с нас и спрос более суров. Других бы простили за легкомыслие, а тебя нет. Теперь ты знаешь, что за всё тебя ждёт неминуемая расплата, и за твою оплошность могут пострадать близкие. Поэтому твой груз вины тяжелее, чем обычно. И она неправа — захотела быть с тем, кто ей не предназначен.

— Не слишком ли суровое наказание за желание быть с тем, кого любишь?! — вспылил я и устыдился. Ответ я и сам знал. У человека есть свобода воли, свобода выбора. Она сделала неверный, за это поплатилась. Агафон лишь усмехнулся. — Извини, умом всё понимаю, сердце принять не может. Жалко мне её, и злюсь на себя.

— То, что на себя зол — похвально. А вот жалеешь её зря, да ты и сам знаешь это. Твою Жаклин там кое-кто заждался. — И тут он прав. Пусть она будет счастлива, ну а я всё — с женщинами завязал. — На себе крест не ставь, твой удел не в монашестве, ты не мессия, и в святых тебе не ходить. Глазки твои с юности кровью замараны, и ещё не раз принесут смерть. Плохо это или нет — тебе решать, вернее, им… — показывает он пальцем в небо. — А то, что с Жаклин получилось — так сам виноват. В твоих силах было это прекратить, но ты не стал, вот и результат.

— Знаю.

Что я ещё мог сказать? Опять он прав. Но от этого не легче.

— Знаешь, Саш, я когда тебя увидел, подумал, что ты мог купаться в лучах славы, люди бы тебя боготворили. Лёгким был бы для тебя путь с твоим-то даром. Но ты выбрал жизнь во тьме, и от этого твоё сияние не стало меньше, наоборот — оно так ярче. Ты понимаешь, о чём я?