Мое внимание привлек красивый, довольно утонченный старшеклассник, которого звали Алексей Анисьев. Он же не подозревал ни о моем существовании, ни о существовании других девочек нашего класса. А я в то время привлекала взоры его одноклассника, похожего на медведя, по имени Санька Чекаевский. Санька вызывал только антипатию. Глупые стишки и записки, которые он оставлял в моей парте, я находила отвратительными. Едва познакомившись, он под любым предлогом тащился следом за мной, совсем как большой сенбернар с печальными глазами, только не такой симпатичный.

Прежде в марте обычно устраивали литературные вечера. Наша классная, невзирая на трудности бытия, решила восстановить эту традицию. Девочки и мальчики собрались вместе в зале, разделенные широким центральным проходом. Вечер начал мальчик, читавший «Бородино» Лермонтова. Читал он великолепно, с эмоциональными интонациями. Аудитория, знавшая стихи наизусть, принимала очень тепло. Потом на сцену поднялась старшеклассница и спела трогательный романс о любви и белой акации, затем мальчики показали короткую пьеску.

Когда концерт закончился и стулья были убраны, мальчики и девочки, взявшись за руки, образовали хоровод. Поющий круг двигался вокруг человека в центре. Через некоторое время меня выбрал какой-то мальчик, и я вошла в круг. Танцуя в центре, я заметила Алексея Анисьева в хороводе. Это был шанс, упустить который было никак нельзя. Когда пенье прекратилось, я бросилась к своему чудо-избраннику и поцеловала в щеку. Он засмеялся и занял мое место в кругу. Хоровод закружился вновь, и кого же он выбрал? — мою лучшую подругу Шуру!

Я потеряла к хороводу всякий интерес и принялась слоняться у длинного стола с угощением. Когда-то на вечерах нам предлагали горячий шоколад со взбитыми сливками, разные бутерброды, печенье с изюмом и пряностями — теперь можно было выпить водянистого какао и купить каждому одну булочку, но мы, молодые и вечно голодные, были рады и этому.

Луна стояла высоко, когда мы возвращались домой. Свежевыпавший снег прикрыл грязные сугробы, пушистым покрывалом лежал на тротуарах, приятно похрустывал под ногами. В нашей компании были моя верная подруга Валя, Нина Дулетова и ее отец, директор мужской гимназии, жившие по соседству. Вскоре нас догнал запыхавшийся Санька, который жил на соседней улице. Я решила не замечать его и продолжала разговор с Валей, но, к несчастью, она вскоре покинула нас, свернув на свою улицу. Когда мы подошли к месту, где Санька должен был направиться к своему дому, он вместо этого пошел дальше с нами по Олонецкой улице. Я насторожилась. У своих ворот Дулетовы попрощались и исчезли, оставив меня с Санькой.

Между воротами Дулетовых и нашим домом был длинный забор. Некоторое время мы шли молча. И тут, решив, что у меня лишь один выход, я бросилась бегом. Я почти домчалась до своих ворот, когда он поймал меня. Последовала схватка, мы упали в сугроб. Возня не прекращалась, потому что Санька хотел поцеловать меня, а я сопротивлялась, царапаясь как дикая кошка, плевалась и колотила его. Вдруг раздался громкий сердитый голос: «Какого черта вы тут возитесь?». Я вскочила, благодарная своему избавителю. Над нами стоял, сжав ружье, солдат.

— Я ее домой провожаю, — начал Санька.

— Здорово провожаешь, — прервал его мужик. — Вставай, — добавил он, нацеливая ружье.

Только я и видела своего храброго кавалера, удиравшего по улице, как ошпаренный кот.

— Где ты живешь? — повернулся ко мне солдат и, получив ответ, добавил, указав на ворота: — Они тебя пропустят.

Я взглянула на дом. Во всех окнах горел свет. Там шел обыск.

Солдаты, охранявшие и парадный, и черный ход, разрешили пройти. Наверху, в прихожей, стояли другие люди, охранявшие дверь в детскую. Мне приказали войти туда. Там находилась вся наша семья, Катенька и Сашенька, не было только мамы. Как оказалось, она ходила по дому с солдатами, открывая шкафы, комоды, и в этот момент они были на чердаке.

Никто не знал, что искали эти люди, но подозревали, что ищут оружие. Юрино охотничье ружье было где-то спрятано, и только он знал где.

Через несколько минут послышались шаги спускавшихся с чердака людей. Нас повели в столовую. Солдаты принесли большую плетеную корзину, в которой лежали свернутые флаги. Это были большие знамена, которые иногда вывешивались за воротами в дни царских именин. Тут же были и флаги наших союзников, вывешивавшиеся по особым случаям во время войны.

Корзину перевернули, полотнища расстелили на столе. Командир в тулупе уселся за стол и, тщательно осмотрев все флаги, начал что-то писать. Мы стояли вокруг, недоумевая, зачем нужна эта конфискация. Тут были старый имперский русский флаг, французский, бельгийский, итальянский и, наконец, еще один, с выцветшим львом, вставшим на дыбы. Человек с любопытством разглядывал его. Именно этот флаг пятнадцать лет назад ясным зимним днем приветствовал счастливую шотландскую невесту, въезжавшую в ворота дома, где началась ее новая жизнь в незнакомой стране. Это был королевский флаг Шотландии — ее Шотландии.

Мама подошла к столу и положила руку на флаг.

— Это флаг Шотландии, моей страны. Вы не можете взять его.

В ответ молчание. Командир поднял взгляд. В глазах, прямо и спокойно смотревших ему в лицо, не было страха. Все замерли, даже солдаты, пристально наблюдавшие за этой сценой.

Начальник отвел взгляд, затем расхохотался и повернулся к солдатам:

— Вот это девка, ребята! — И, резко сдвинув полотнище к маме, грозно, но с уважением добавил: — Можешь взять свой флаг.

И мама взяла. Много лет спустя я нашла его среди вещей, которыми мама особенно дорожила.

Корзину унесли вниз. Я побежала к окну и смотрела, как в лунном свете солдаты тащат ее по снегу.

Позже, когда мы собрались у самовара, я услышала, как бабушка сказала: «Нелли, ты вела себя глупо». И я, всегда державшая русскую сторону в семье, на этот раз была на маминой стороне. Может быть, и глупо, но как великолепно!

Первые признаки весны. Снег скатывается с крыш, падают и разбиваются о тротуары хрупкие как стекло сосульки, сморщиваются сугробы, под ногами сыро. Солнце сияет дольше. В саду сквозь снежное покрывало купы голубых анемонов тянут к солнцу свои изящные головки. Теплый ветер танцует среди деревьев. Ели стряхивают наледь со своих ветвей, разбрасывая далеко вокруг. В такой вот день вернулся Юра.

После окончательного поражения, когда многие офицеры попали в плен и были казнены на месте, Юра с горсткой таких же, как он, вместо расстрела был увезен куда-то. В ожидании той же участи они находились в тюрьме. Юра редко рассказывал о своих переживаниях там, но однажды заметил, что самым страшным делом, которым заставили заниматься его и других пленных, было вскрытие на окраине города могил с останками казненных интервентами и белогвардейцами большевиков для перезахоронения в крошечном сквере у реки, где потом поставили памятник жертвам интервенции.

Как мы ни радовались чудесному освобождению Юры, вид его внушал сильное беспокойство. Больной, небритый, с запавшими глазами, кожа да кости, он был тенью прежнего Юры. Его когда-то роскошный английский мундир, превратившийся в лохмотья, хранил жуткий запах тюремных стен. С чердака снова спустили ванну в комнату Катеньки, Юра и Сережа заперлись в ней. И когда Юра появился — выбритый, с коротко подстриженными волосами, он стал походить на себя прежнего.