Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, давай, – говорит она. – Этого она бы и хотела.
* * *
В тот же самый миг в саду некоего дома в Борнвилле сидит на скамейке супружеская пара и разглядывает россыпь игрушек и книг, оставленных на лужайке их детьми, – те уже ушли в дом. Супруги никак не найдут сил, чтобы все это собрать.
– Помнишь, – говорит Мартин, – как мы все смотрели ту свадьбу?
– Конечно, – отвечает Бриджет. – В том съемном домике в Пайн-Гроув. Всех позвали. То еще испытание, если мне не изменяет память.
– Пришла та милая пара, с индийскими закусками, и никто не хотел их есть.
– Ну, в этом суть твоей семьи…
– Сегодня иначе было, впрочем, – как дума-ешь?
– Да. Мы впятером, и всё. Куда приятней.
– Я не об этом, – говорит Мартин. – Я о самом событии. Ты, понятно, циничнее к этому относишься, чем я, но в некотором смысле эти похороны были что-то с чем-то.
– Ну, пожалуй, впечатляет, – говорит Бриджет, – что кто-то смог все это устроить всего за неделю.
– Но вдобавок, – говорит Мартин, – и королевская семья участвовала. Они не хотели. Они не хотели, чтобы это все вообще состоялось. Но им в конце концов пришлось. Верхам пришлось уступить. Случалось ли такое раньше хоть раз? Она их вынудила.
– Их народ вынудил.
– Да, конечно, – говорит Мартин. – И это доказывает, что перемены действительно возможны.
Бриджет знает своего мужа достаточно хорошо, чтобы заподозрить: это лишь предисловие к какому-то заявлению. Интересно, не тот ли сейчас редкий случай в его жизни, когда он что-то решил.
– К чему это ведет, интересно? – говорит она.
– Шоколадная война закончится и уйдет в прошлое через пару лет, – говорит Мартин. – Думаю, самое время мне тогда уйти с “Кэдбери”.
– И?
– И, возможно, выдвинуться в Европейский парламент.
– В смысле, попытаться стать членом Европарламента?
– Да. Как эта система устроена, я толком не знаю. Наверное, надо найти кого-то, кто меня выдвинет…
– Когда ближайшие выборы?
– Через два года. А что, тебе эта затея совсем не нравится?
Бриджет затихает, вид у нее очень задумчивый.
– Представь, – продолжает он. – Я в Брюссель мотаюсь уже четыре года. Я понимаю, как оно там все.
– Я в курсе.
– Ну конечно, в курсе. Ты мне на каждом этапе помогала. Читала все доклады и черновики резолюций, ты меня сопровождала юридически, помогала составлять презентации. И с учетом всего этого можешь ли вправду сказать, что есть кто-то, кто знает ходы-выходы этих процессов лучше, чем я?
– Могу, – говорит Бриджет. – Я. По тем же самым причинам.
Мартин ошарашен.
– В смысле?..
Бриджет улыбается.
– Когда они смогут наконец вернуться в Европу, – говорит она, – ты понадобишься твоей компании, Мартин. Понадобишься сильнее прежнего. Сейчас их бросать нельзя.
– То есть в парламент мне не надо?
– Нет, – отвечает Бриджет. – Однозначно нет. А вот мне, может, и да.
* * *
Позднее, в пабе на юго-западе Лондона, “Трио Коффрини” и приглашенная кларнетистка Камилль, а также временный помощник Гэвин сидят за столом, выпивают и празднуют успех концерта. На большом телеэкране в глубине паба Би-би-си показывает запись ключевых эпизодов погребения Дианы в программе “Прощай, народная принцесса”. Среди остальных выпивающих очень многие все никак не выберутся из коллективной печали и сосредоточенно смотрят запись. Время от времени поглядывают на воодушевленных музыкантов в углу, пытаясь устыдить их неодобрительными взглядами, чтоб те притихли.
Примерно в 22:45, незадолго до закрытия, встает первый вознамерившийся уйти. Это Питер. Пока он собирает вещи – в том числе футляр со скрипкой, – встает и Гэвин, отводит Питера в сторонку.
– Погоди-ка, – говорит он. – Ты разве не ко мне домой пойдешь?
– Оливия вернулась из Франции, – отвечает Питер. – Пару часов назад. Надо бы домой, повидаться с ней.
Гэвин смотрит на него, ждет некого продолжения, некой уверенности, некого обещания.
– Нам многое предстоит обсудить. – Только это Питер и произносит, а затем прощается со всеми и в суматохе смущенных объятий и рукопожатий покидает паб. Гэвин встревоженно провожает его взглядом, смотрит, как Питер исчезает за дверью.
* * *
Наконец, в доме на полпути вверх по Роуз-Хилл на задворках Бирмингема – в доме, который теперь стал слишком велик для тех двоих, кто в нем по-прежнему обитает, – Мэри Агнетт дремлет перед телевизором. Чуть позже десяти вечера она резко просыпается, смотрит на часы на каминной полке и понимает, что проспала почти два часа. Когда засыпала, показывали исполнение “Реквиема” Форе с лондонского “Промса”[91]. Теперь она видит на экране Мерил Стрип, облаченную в “сафари”, – та бродит в иссушенном африканском пейзаже[92]. Мэри ищет взглядом пульт, выключает телевизор.
В доме почти полная тишина. Из Кихейвена они вернулись вчера, и Мэри пытается приспособиться – приспособиться к одиночеству после того, как несколько драгоценных дней побыла в окружении сыновей и внуков. Конечно, она не вовсе одна. С ней, как обычно, Джеффри – хоть какое-то утешение. Сказать ей, может, он имеет мало что, и времени они проводят в одной комнате немного, но она всегда чувствует его присутствие, и так лучше, чем жить одной в пустом доме. Хуже этого нет.
В доме почти полная тишина, и все же не совсем. Мэри встает с кресла и отправляется к кухне, но по пути слышит сверху странный шум. Шум в самом деле такой странный, что поначалу не получается его определить, а затем ей от него становится не по себе. Словно там какое-то животное – какое-то беспокойное животное, заперто и пытается выбраться. Слышатся поскуливание и шорохи. Мэри встревоженно взбирается по лестнице и замирает на площадке. Шум доносится слева, из комнаты, которая прежде была спальней Мартина, а Джеффри приспособил ее под свой кабинет. Теперь эти звуки слышны вблизи, и они ужасны: это чудовищные сдавленные рыдания, каких она прежде не слышала никогда. Она толкает дверь:
– Джеффри?
Он сидит перед переносным телевизором, сложившись пополам, ладони прижаты к глазам. На экране – сцены похорон принцессы Дианы. Плечи Джеффри подергиваются, его сотрясает долгими судорожными всхлипами. Мэри берет его за руки, бережно отнимает их от его лица и видит, что глаза у него красны и опухли, щеки блестят от слез, рот кривится в бесстыдной застывшей ухмылке горя. Джеффри рыдает как младенец. Слезы струятся потоками – слезы, каких не пролил он ни по отцу, ни по матери, слезы, какие ничто другое, случавшееся с ним, с Мэри или с детьми за семьдесят лет, не исторгло из него ни разу.
Событие седьмое
75-я годовщина Дня победы в Европе
8 мая 2020 года
1
Воскресенье, 15 марта 2020 года. Утро
Питер спал плохо. Его