Гордясь кротостью, достойной ученика Ноттэ, сын тумана миновал коридор, не удостоив взглядом еще десять багряных при полном оружии. И не пискнули! Слушая возмущенное молчание своего провожатого, клокочущее гневом в каждом вздохе, Кортэ задрал подбородок выше, усмехаясь и наблюдая растущее подспудное смятение всей охраны: нэрриха заведомо – еретик, а заступить ему дорогу нельзя… В приподнятом настроении, подогретом прелестью своей узнанности и значимости, Кортэ прошел насквозь большую залу, лениво мазнув взглядом по сгорбленным спинам дюжины усердных переписчиков – Башня в любых обстоятельствах находит людей и повод, чтобы делать записи.

В малом зале гостя приветствовали сдержанным поклоном двое доверенных гранда, оба в невзрачных серых облачениях. Пойди разбери, то ли всего-то сэрвэды, то ли почти гранды. Настоящая власть, и это доказал Ноттэ, не нуждается в ярких петушиных перьях, её значимости не умаляет пребывание в тени. Пожилой рослый северянин глянул на гостя и вернулся к своим делам, гибкий смуглый южанин дополнил поклон пресной улыбкой и жестом указал на дверь, сам распахнул её и шепнул в комнату имя гостя.

– Прошу, – пригласил он же, выслушав ответ гранда.

С первого взгляда нэрриха отнес сидящего в кресле – к выздоравливающим. К тому же гранд не подвергался угрозе заражения чумой: его окружала зримая для нэрриха преграда, созданная усилиями Эо. Неоспоримо, по всем заметным признакам, эта преграда была подобна той, что оберегала и старую цыганку. Кортэ рассказал об увиденном, и Факундо выслушал с интересом, усмехаясь без малейшей радости.

– Он желал, чтобы я наблюдал падение города от начала и до конца, чтобы отчаяние и усталость уничтожили меня, чтобы чужие смерти стали моей виной и моим кошмаром… Он жесток и расчетлив. Я опасаюсь его возвращения и новых бед. Ноттэ лучший из вас, уж прости прямоту, несвойственную служителям моего ранга. Увы, опыт сына заката мал для боя на равных с выродком Эо. – Грусть вынудила уголки губ гранда опуститься ниже, хрипловатый голос ослаб до шепота. – Первый раз в жизни я молился за нелюдя и убедил служителей возгласить наши чаяния громко. Просить город присоединиться к молебну, ибо чудеса чудесами, но иных исполнителей для Божьего промысла у нас нет, лишь он… и ты. Смерть сына заката, увы, тоже станет моей виной, если он не совладает с врагом.

– Ноттэ опытен и, что куда важнее, умен, – упрямо возразил Кортэ. – Я за него спокоен… почти. К вам я направлен графом, дело касается поиска плясуньи. Или замены ей.

Кортэ опустился в предложенное кресло, охотно налил себе жидкость – это оказалась всего лишь вода – и жадно выпил, втайне мечтая вернуться домой и откупорить бутылочку яблочного вина, превосходно восстанавливающего силы. И, что не менее приятно, возвышающего самооценку. Пока приходилось отодвигать мечты, заново излагая свои соображения о танце и исполняющих его.

– Несложная задача, – заверил гранд, дослушав и глянув на дверь словно бы сквозь нэрриха. – Войди, ты нужен. Все, что скажет нэрриха – к пользе, таковы и воля Башни, и божий промысел. Иди с ним и исполни, что в силах твоих. Сделай и прочее, даже если будет сверх сил. Можешь считать, таковы твои наказание и служение, то и другое сразу.

Кортэ оглянулся, увидел в дверях все того же смуглого служителя, покорно склонившегося в поясном поклоне. Южанин дождался в этой позе, пока гость покинет комнату. Едва он выпрямился, нэрриха смог заглянуть в колодец его взора, темный и сухой. Бездонный, наполненный тенями, не отражающий ничего, но создающий неприязнь и желание отвернуться.

– Фанатик, – поморщился нэрриха, вынося приговор и не пробуя его смягчить. – Ненавижу упертых дураков, променявших мозги на полный список молитв. О, и четки имеются, и ты, бьюсь об заклад, щелкаешь ими с утра и до ночи.

– Если служение требует пребывать в обществе закоренелого еретика, я стерплю, – смиренно сообщил служитель. Опустил веки, как крышку на колодце души, и отвернулся. – Извольте сообщить, что следует взять с собой: оружие, средства изгнания бесов?

– То и другое, хотя не знаю, понадобится ли хоть что-то. Даже ты сам.

Кортэ почесал затылок, недоумевая все более. Себя он не относил к числу бесов, пользы от служителя не наблюдал, признать его заменой плясунье не мог – но спорить с бледным, едва осилившим беседу грандом тоже не осмеливался. Да и сам, если уж по чести, едва держался на ногах, не до споров…

Несуетливость перед лицом большой беды, свойственная некоторым людям, лучшим по мнению нэрриха, и прежде вызывала уважение Кортэ. Навязанный грандом фанатик в три движения собрал вещи в мешок и уже шагал рядом. Он на вид был очень и очень несуетлив. Если бы прекратил щелкать косточками четок, казался бы безмятежным. Но щелчки выдавали внутреннее смятение, усмиряемое неслышной молитвой. А еще – злили.

– Имя у тебя есть?

– Энрике.

– Из багряных будешь или из черных?

– Я не провожу судов веры и не отвечаю на иных судах.

– Со смирением у тебя как-то нездорово, – хмыкнул Кортэ, покидая владения Башни и кивая гвардейцу, а затем, не справившись с раздражением, более чем фамильярно хлопая по плечу служителя, провоцируя его гнев сильнее, толчком в спину. – Хосе, знакомься, этот малый приставлен к нам Башней. Толку от него, полагаю, меньше чем от твоего слуги, зато сидра он не пьет, делиться не придется. И ест, небось, исключительно сушеных кузнечиков.

Энрике скрипнул зубами и сбился с ритма перебора четок. Хосе поглядел на служителя с сочувствием и поклонился, испрашивая благословение. Нэрриха упрямо не отпускал плечо, обтянутое серой рясой, для себя отметил сухость мышц, легкость в кости и явное истощение: парень только что не качался под ладонью, но мешок тащил исправно и не пробовал отшатнуться, лишая руку опоры.

– Домой, – распорядился Кортэ, налегая на плечо. – А ты не сопи. Я еретик, к тому же утомленный, еле таскаю ноги. В доме у нас размещена больная, ты небось попрешься её утешать, сам подцепишь заразу. Что я скажу гранду? Ах, извините, ваш соглядатай сдох. Конечно, тебе с того нет убыли, скорее благо: наконец-то запишут в мученики. Но, видишь ли, нам будет неприятно числиться мучителями… Значит, придется заботиться о тебе, делать еще один платок. Но – как? Я не могу, весь исчерпался.

– Я не соглядатай, – стало заметно, что скулы служителя свела судорога, что он сдерживает себя из последних сил.

– Да? А на кой ты сдался нам? Такого соплей перешибить – и то смех один, а не занятие.

Кортэ скривился, кое-как перетащил ноги через порог, сполз на мостовую со ступеньки и остановился, едва дыша. День безумия… Хотя – уже вечер. Солнце устало клонится к западным горам, нагретый город пахнет пылью и немного – дымом. Воздух отвратительно сух, ведь никто не поливал дворов, не тратил воды. Даже шаги звучат иначе, звонче и отчетливее в стоялом спертом воздухе.

Сын штиля нечто сотворил с городом, – Кортэ нехотя признал природу своих ощущений. Ветра нет, лишь слабые дуновения и невнятные движения. Зараза в воздухе и воде киснет и настаивается, крепнет и готовится принять первые жертвы. Пока что чума подобна новорожденному огню, слабому, нуждающемуся в тишине. Это позже пожар черной смерти заполыхает яростно, и тогда явится ветер, подхватит тьму, разнесет по миру так, что не остановишь… Увы, ничего не изменить без должного опыта, не обладая пониманием происходящего. Эо в восьмом круге или даже выше, сейчас равных ему в мире – нет… Был Борхэ, слабая самоуверенная семерка, был Оллэ, чей уровень неизвестен и неоспоримо, недосягаемо высок. Теперь в знакомых сыну тумана землях нет никого, совершенно никого, способного остановить исполнение жуткого замысла Эо. Еще того хуже другая мысль, неоспоримая: Ноттэ – тут старуха цыганка права – полезет в непосильное дело и – надорвется.