Затем свет исчез, и голоса замерли в отдалении, и она услышала топот на задворках дома. И вот они вошли из-за угла во двор, шесть или семь человек со сквайром во главе; они тащили за собой нечто; это нечто извивалось и корчилось и с хриплыми отчаянными криками пыталось вырваться.

— Они его поймали! Это убийца! — крикнул Ричардс Мэри.

Она обернулась, сбросив капюшон, закрывавший ей лицо, и посмотрела на группу людей, подошедших к двуколке. Пленник уставился на девушку, щурясь от света, который бил ему в глаза; его одежду покрывала паутина, а лицо было небритым и грязным: это был Гарри-разносчик.

— Кто это? — кричали все. — Вы его знаете?

Сквайр вышел из толпы и приказал подвести этого человека поближе, так чтобы девушка могла хорошо его видеть.

— Что вам известно об этом малом? — спросил он Мэри. — Мы нашли его там, в запертой комнате, лежащим на каких-то мешках, и он говорит, что ничего не знает о преступлении.

— Он из шайки моего дяди, — медленно сказала Мэри, — и он пришел прошлой ночью в трактир и поссорился с хозяином. Дядя одержал верх и запер этого человека в той комнате, грозясь убить его. У него были все причины совершить преступление, никто, кроме него, не мог этого сделать. Он вам лжет.

— Но дверь была заперта снаружи; нам пришлось ее вышибать втроем, — возразил сквайр. — Он вообще не выходил из комнаты. Взгляните на его одежду; взгляните на его глаза, он все еще щурится на свету. Убийца — не он.

Разносчик украдкой поглядывал на своих стражей; его маленькие подлые глазки метались во все стороны, и Мэри тут же поняла: сквайр сказал чистую правду, Гарри-разносчик не мог быть убийцей. Он сидел в запертой комнате с тех пор, как трактирщик закрыл его там, то есть больше суток. Разносчик сидел в темноте и ждал, когда его выпустят, а за эти долгие часы кто-то пришел в трактир «Ямайка» и снова ушел, сделав свое дело, под покровом ночи.

— Убийца ничего не знал об этом мерзавце, запертом в дальней комнате, — продолжал сквайр, — и, насколько я понимаю, как свидетель он нам сейчас бесполезен, потому что ничего не слышал и не видел. Но мы все-таки посадим его в тюрьму и повесим, если он того заслуживает, а я бьюсь об заклад, что да. Но сперва он станет свидетелем обвинения и назовет нам имена сообщников. Один из них из мести убил трактирщика, и можете не сомневаться, мы выследим убийцу, если пустим по его следам всех собак в Корнуолле. А этого отведите в конюшню и держите там. Пусть один сторожит, а остальные пойдут со мной обратно в трактир.

Разносчика уволокли прочь, и он, понимая, что обнаружилось какое-то преступление и подозрение может пасть на него, наконец обрел дар речи и начал болтать о своей невиновности, жалобно взывая к милосердию и божась, пока кто-то не стукнул его кулаком и не пригрозил вздернуть прямо здесь и сейчас, над дверью конюшни, если он не замолчит. Это утихомирило разносчика, и он принялся еле слышно богохульствовать, то и дело поглядывая крысиными глазками на Мэри, которая сидела в двуколке, в нескольких ярдах от него.

Девушка ждала, подперев подбородок ладонями, с откинутым назад капюшоном, и не слышала его богохульств и не видела узких бегающих глаз, потому что вспоминала другие, смотревшие на нее утром; она слышала другой голос, который сказал недавно спокойно и холодно о собственном брате: «Он за это умрет».

Ей вспомнилось признание, небрежно брошенное по пути на Лонстонскую ярмарку: «Я никого не убивал — до сего дня», — и слова цыганки на базарной площади: «У тебя на ладони кровь, юноша. Однажды ты убьешь человека». Все мелочи, которые Мэри хотела бы забыть, снова всплыли в ее памяти, свидетельствуя против Джема: его ненависть к брату, его черствость и бессердечие, отсутствие чуткости, дурная кровь Мерлинов.

В ней-то все дело. Против крови не пойдешь. Порода свое возьмет. Джем нагрянул в трактир «Ямайка», как обещал, и его брат умер, как он и поклялся. Реальность предстала перед Мэри во всем своем безобразии и ужасе, и теперь она подумала, что лучше бы ей было остаться, чтобы Джем убил и ее тоже. Он был вор, и, как вор, в ночи он пришел сегодня и опять скрылся. Мэри знала, что обвинение против него может быть выстроено последовательно, шаг за шагом, и сама она будет свидетелем; его окружат таким кольцом, из которого уже не вырваться. Ей нужно только подойти сейчас к сквайру и сказать: «Я знаю, кто это сделал», и они все выслушают ее. Они столпятся вокруг нее, как свора гончих, рвущихся в погоню, и след приведет к нему, за Тростниковый брод и через Труартское болото, на пустошь Двенадцати Апостолов. Возможно, Джем сейчас спит там, позабыв о своем преступлении, ни о чем не тревожась, растянувшись на кровати в одинокой лачуге, где родились он и его братья. С наступлением утра Джем, оседлав лошадь, быть может насвистывая, исчезнет из Корнуолла навсегда — убийца, такой же как и его отец.

В своем воображении Мэри слышала стук копыт по дороге, доносящийся издалека в ночной тиши, отбивающий прощальную дробь; но ее фантазия словно претворилась в реальность, и звук этот оказался вовсе не плодом ее воображения, а топотом настоящего коня.

Мэри повернула голову и прислушалась. Нервы у нее были натянуты до предела; руки, которыми она придерживала плащ, стали холодными и влажными от пота.

Конский топот приближался. Он отбивал спокойный, ровный ритм, не торопливый и не медленный, и ритмичная мелодия, которую всадник исполнял на дороге, эхом отзывалась в ее трепещущем сердце.

Теперь уже не одна она прислушивалась. Люди, которые сторожили разносчика, тихо переговаривались и смотрели на дорогу, и конюх Ричардс, который был с ними, постояв в сомнениях, торопливо пошел в трактир за сквайром. Теперь, когда лошадь поднималась на холм, удары копыт разносились громко, бросая вызов ночи, такой безмолвной и тихой, и, как только всадник въехал на вершину, обогнул стену и оказался на виду, сквайр вышел из трактира в сопровождении своего слуги.

— Стойте! — крикнул он. — Именем короля! Я должен спросить, что вы делаете на дороге этой ночью?

Всадник натянул поводья и свернул во двор. Черная накидка с капюшоном, предназначенная для верховой езды, не позволяла угадать, кто перед ними, но, когда он поклонился и обнажил голову, пышный ореол волос засиял белизной в лунном свете,