Смитон и Маннок переглядываются, им претит это сочувствие оценщика.

— И что же сказал вам отец лжи? — многозначительно спрашивает полковник.

Эйнсли ухмыляется и пристально смотрит на них.

— Он сказал, что устал жить в воображении старика. И подыскивает комнату, откуда открывается более интересный вид.

Канэван прокашлялся.

— Попробуйте в третьем лице, — предложил он.

Макнайт с сомнением посмотрел на него, но затем вспомнил привычку Эвелины объективировать себя в снах и, повернувшись к ней, решил, что хуже не будет.

Он снова смотрел ей в глаза.

— Есть маленькая девочка, очень похожая на вас, Эвелина, — сказал он. — Она живет в приюте. Вы узнаете ее?

Тишина.

— По-моему, она что-то держит в руке. Кусочек мела. Видите?

Глаза Эвелины сузились, почти закрылись.

— Вы видите девочку, Эвелина? Девочку? Вы ее видите?

Ничего.

— Я знаю, что вы ее видите, Эвелина. Что она делает?

Эвелина задрожала.

— Плачет? Поет? О чем-то думает?

Эвелина сглотнула, и ее зрачки сократились словно от вспышки молнии.

— О чем-то думает? — с надеждой спросил Макнайт. — О чем, Эвелина? О чем она думает?

— Она думает о Светлячке, — сказала Эвелина.

— Подумайте об этом, джентльмены, — говорит Эйнсли, получая удовольствие от проблеска праведности на их лицах и жалея, что не вернулся в Шотландию раньше. — Дьявол. Которого заманили в пустой сосуд и закупорили. Полностью в вашем распоряжении. Предоставляю вашему же воображению решать, что вы сможете с ним сделать.

— Мне он никогда не нравился.

— Вы это уже говорили, мадам, — нетерпеливо сказал Флеминг.

— Мошенник, его интересовала одна нажива. И если бы для этого пришлось сцепиться с самим дьяволом, он был готов, ничто не могло его остановить.

— Да.

— Там была еще девушка, она изображала жену. Хорошенькая, его подружка из театра. Из тех, по ком мужчины сходят с ума и готовы на все, лишь бы удержать. Ее гримировали, чтобы она выглядела больной.

— Больной? Зачем?

— Это была часть договора.

— С дьяволом?

— Да, с дьяволом. Якобы дьявол должен был ее вылечить, но он не знал, что его водят за нос.

— Потому что на самом деле она не была больна?

— Вы совсем мне не верите.

— Я вам верю, — вставил Гроувс.

Но Флеминг был куда резче:

— И как имя этой таинственной женщины, мадам?

— Я не помню ее имени.

— Ну разумеется. — Флеминг недоверчиво кивнул.

— Я ее вообще никогда не видела.

— Разумеется.

— Она провела какое-то время в том доме и, сыграв свою роль, исчезла.

— В каком доме? — завороженно спросил Гроувс.

— В охотничьем домике полковника Маннока. Он пустовал много лет. На Олд-Долкит-роуд, возле Драмгейтского кладбища…

Когда становится ясно, что сделка состоится и он получит немалый гонорар, Эйнсли достает огромную сигару и прикуривает от огня в камине. Он ведет себя так демонстративно, что Смитон еле сдерживается.

— Нам потребуется дом, — говорит Эйнсли, выпуская дым. — Приличный дом, с обстановкой.

— Это можно устроить, — говорит Маннок.

— Мне придется съездить на Золотой Берег за жрецом. Он мне доверяет и ни в коем случае не должен ничего заподозрить. Не знаю, как убедительнее донести до вас это.

— Мы осознаем серьезность положения.

— Я привезу его в дом, объясню, что здесь жили мои предки, и дам время, необходимое для того, чтобы запомнить комнаты.

— Это можно устроить, — говорит Маннок, хотя при мысли о том, какой человек ступит в его владения, у него сводит живот. — Сколько времени?

— Думаю, несколько дней, пока дом не всплывет в его снах, и еще пару дней, пока его жилец не пройдется по комнатам. Чтобы облегчить задачу, жрецу нужно предложить какое-нибудь укромное тихое пристанище… место, где бы ему хорошо отдыхалось, спалось.

У Маннока ком встает в горле.

— Это тоже можно устроить.

— Жилец может выйти в любой момент. Чтобы переселение прошло как можно более гладко, он примет привлекательный для нового хозяина образ. Я не думаю, что нам грозит какая-либо опасность, но, мне кажется, лучше сделать все возможное, чтобы его не увидеть.

Его собеседники через силу кивают.

— Когда… переезд свершится, — Эйнсли нехорошо улыбается, — я тут же получаю вторую половину своего гонорара, в фунтах стерлингов, и навсегда обо всем забываю. Надеюсь, вы тоже не снимете шляпу, встретив меня на улице.

— Это уж точно можно устроить, — говорит Маннок.

Эйнсли ухмыляется:

— И разумеется, нам нужен хозяин. Вполне подойдет молодая здоровая особь, может быть, ребенок, которого я выдам за своего. Желательно долговременное пристанище.

Теперь Маннок смотрит на Смитона, который уже думает о своем друге Аврааме Линдсее.

— Это тоже можно устроить, — спокойно говорит Смитон.

— Она в коляске… куда-то едет… и очень радуется.

— Куда она едет, Эвелина? Вы видите?

Эвелина качает головой.

— Вообще никаких примет? Здания? Холмы?

— У нее завязаны глаза.

— А куда ее привозят, Эвелина? Это вы можете нам сказать?

— В большой дом. Она никогда не видела такой роскоши.

— С ней там хорошо обращаются, с этой маленькой девочкой? Она ведь не сделала ничего плохого.

Эвелина немного заволновалась.

— Нет, — отрезала она. — Она в тюрьме.

Макнайт понимающе кивнул:

— Как в приюте? Туго перевязанный сверток?

— Нет, не так.

— Не так?

— Здесь очень удобная кровать и хорошая еда.

— Вот как? Тогда почему же она в тюрьме, Эвелина?

— Ее держат взаперти.

— Взаперти, Эвелина? Кто ее держит взаперти?

— Великий Обманщик.

— Мистер Эйнсли? Но почему он держит ее взаперти, Эвелина? Он ее наказывает?

— Он не хочет, чтобы она что-то видела.

— Он не хочет давать пищу ее воображению?

— Нет, — твердо ответила Эвелина. — Он не хочет, чтобы она видела что-то кроме дома.