– Спать, – коротко приказала хозяйка. – Ты на моей лежанке, это плита из храма Прекрасного. Мужик твой рядом, на полу. И я тут, у огня.

– Я не могу… – запротестовала посланница, но Юсна оборвала ее:

– Можешь-можешь. Еще как можешь! А я могу сделать так, что рухнешь, где стоишь, и твой хваленый Азрай не убережет.

Посланница не называла его по имени в присутствии мудрой, а потому просто забралась на предложенное место. Дрожа не то от холода, не то от страха, вымотанная, она закуталась в шкуры по подбородок и долго глядела в темноту, гадая, как так могло случиться… Боги. Вестники. Неужели она всему верит? Ей казалось, теперь-то она точно не уснет, попросту не сможет! – и все же провалилась в сон.

И видела пламя в бездне.

Когда она проснулась, Азрай давно ушел, старая Юсна суетилась по дому, а под потолком гудела невидимая в тусклом свете муха.

– Лежи уж, – бросила травница, увидев, что Зено зашевелилась. – Что тебе нужно, так это отдохнуть. Мужик твой пошел расспрашивать, кому что надо, а ты лежи!

Вот Зено и лежала. При свете дня оказалось, что стропила покрыты закопченными рисунками: здесь были ящерицы, черепахи, кошачьи морды… а еще грудастые женщины, слоны – и снова черепахи, с геометрическими узорами на панцирях. Временами Юсна бормотала себе под нос, а порой напевала, отчего посланницу вновь клонило в сон.

– …а вот тот же медноплод, из которого делают ракку, – говорила травница. – Если варить его кору, а отвар выпить, то помогает при изнеможении. Сухой лист от кашля, лихорадки… еще говорят, от укусов змеи, но я не пробовала. Это тоже пригодится.

Посланница слушала вполуха: от комка вчерашней каши ее подташнивало, и она была еще слаба, и потому не сразу поняла, что Юсна собирает их в дорогу.

– Ты думаешь, я запомню? – усмехнулась она.

– Запомнишь. Захочешь встать на ноги – запомнишь. Я только то заворачиваю, что тебе самой нужно, ничего лишнего.

Сегодня травница обошлась без платка, волосы у нее оказались курчавые, едва тронутые сединой и собранные в сложный узел. Зено никогда не видела таких жестких, как блестящие пружины, волос.

Заметив, что иноземка разглядывает ее, Юсна фыркнула:

– Ни в жизнь не поверю, что у посланницы дырявая голова!

– Разве я говорила, что посланница?

– А как же! Еще вчера. Ты меня за дуру-то не держи, я сразу так и сказала!

Быть может, в самом начале… Зено плохо помнила, как вошла в дом, что говорила и что делала… но нет, не могла она выложить все. И травница сама знает, что этого не было. И оттого злится.

– Ты сказала, что мне нужно держаться за Азрая. И что юный царь вскоре отправится за отцом. Что… о чем это ты?

– Не помню, что говорила вчера, – Юсна сложила руки на груди. – А держаться надо, уж кто-кто, а даже ты должна понять! Кому ты еще нужна в этой земле, а?

Зено вовсе не думала, что никому. Есть Ксад, и потом она заморская дворянка, порой имя защищает лучше мечей, хотя здесь, в джунглях, все это мало значит… Но травница затронула и кое-что еще: то, чего посланница сама не понимала.

Когда она наняла Азрая, Зено заглядывалась, как воин потягивается, словно большая и хищная кошка и как сужаются мышцы пресса под загорелой кожей. Ей хотелось положить ему на живот руку, и она думала, какая на вкус его шея, если лизнуть или даже легонько прикусить. Она получила все, что хотела, но то было, как с полудюжиной дворянчиков, которые заискивали перед ней, а искали милости отца. Если раздеть мужчину – не увидишь ничего, что бы не видела раньше, Зено быстро это поняла. И путешествие не многое изменило – так же точно посланница вела бы себя с другим любовником, стараясь не обременять сверх меры и взяв на себя заботы о костре и еде…

Но этой ночью воин держал ее за руку, и то было старое, совсем забытое чувство, Зено не испытывала его с тех пор, как отец расторг ее брак. «Выходит, что я… люблю его? Нет. Нет, не может быть». Все это кончилось. Давно. Больше десяти лет назад. Но сердце щемило, когда она перебирала воспоминания: и теплую ладонь, и истории детства, и его тяжесть в постели. И то, как напрягается его тело перед заключительным мигом.

– Ну хватит пялиться. Пей, кому говорю!

Женщина вздрогнула, словно Юсна могла догадаться, о чем она думает. Сердито поджав губы, травница держала ту же глиняную кружку, на сей раз с коричневым отваром.

– Тебе бы помыться, деточка, – хозяйка наморщила нос. – Хворь так просто не отступит, но вот увидишь, как хорошо станет. Горячая вода развяжет все узлы.

Соблазнительное предложение, но в пути Зено не растеряла остатки манер. Раздеваться перед незнакомой крестьянкой… нет, невозможно! Словно догадавшись, что уговаривать бесполезно, Юсна вдруг заговорила о другом:

– Я ведь рассказывала историю про храм и про столичного книжника?

Зено с облегчением откинулась на скатанные валиком циновки.

– Нет. Ты сама знаешь, что нет.

– Это тебе кажется, будто ты все знаешь, а я не так глупа. В общем, слушай, – травница уселась на пол, и их глаза оказались вровень. – Мне тогда исполнилось столько же, сколько моей Хиве, когда ее забрали. Сюда еще забредали царские люди, выменивали у нас дерево, и шкуры, и кое-какие плоды. Его звали Та́мес, я точно запомнила, таким большим и красивым он был! Кожа – как мед с миндалем, а глаза темные, умные и загадочные. Он сказал, что идет на юг, поклониться тамошнему богу. Мы, рагьяри, знаем толк в богах, любых богах, и мужчины жали ему руку и хлопали по плечу. Из столицы через наши леса и в Пыльные земли – это такое паломничество!

Мы набрали ему провизии на луну вперед: мяса, овощей и самой лучшей ракки. А нашли его через месяц, голодного и дрожащего – точь-в-точь как ты! Он угодил в яму в развалинах храма. Похоже, его преследовал зверь, Тамес бежал и угодил в западню. То были страшные раны, детка… очень страшные, и порядком нагноились. Никто не знал, кто их мог нанести, и он тоже… что было, как – он ничего не помнил, только бормотал в бреду.

Вот в этом самом доме матушка выхаживала Тамеса и ворчала: верно, никакой он не паломник, раз Прекрасный решил сгноить его в развалинах. Но я смотрела ему в глаза и, когда он спал, держала за руку. Такие мягкие у него были руки, как сейчас помню. Видно, что орудовал он пером, а не сохой.

Во второй раз мы дали ему проводника, Гвур стал подслеповат, но леса знал, как свою старуху. Еще через луну он вернулся, сказал, что передумал сопровождать путника, но ничего не пояснил. Мы уже забыли о книжнике на много лет, когда снова услышали о Тамесе из столицы. Он дошел до своего бога и вошел в святая святых. Видения и мороки обманывали его, пытались заставить свернуть, сама земля шевелилась и трещала, как старое дерево, но он дополз до обрыва над пустотой, где в луче света золотилась пыль, и тогда бог снизошел, чтобы заговорить с ним. И это было больно. Холодная и безучастная пустота, и знание, которое распяло его над землей, но тянуло дальше, и в прошлое, и в будущее… он сошел с ума и кричал от ужаса, мой медовокожий Тамес, с руками, мягкими, как у блудницы… Кричал, захлебывался криком, потому как то, что он видел, не для глаз смертных. Но то длилось лишь мгновение, потом ему стало все равно. Это было в год Красной Луны, и ровно в тот год я впервые узнала то, чего сама не видела.