— Я не подозревала, Женя, что вы читаете литературу подобного рода!

— Вы еще многого обо мне не знаете. Ну, я надеюсь, мы с вами все же закопаем топор войны и сойдемся поближе. Елена Николаевна, поговорите с Савицким, — еще раз вкрадчиво закинула удочку Богомолец. — Или с Ларисой Федоровной. Ну, должна же быть у нее совесть, в конце концов! — не выдержала она.

— У Ларисы Федоровны совесть как раз есть, — заметила старуха. — И не ее вина, что Аню в труппе много лет затирали. Нужно быть посмелее, девочка, — улыбнулась старуха Анне. — А Лариса и сама, между прочим, много терпела от бесконечных перемен в настроении мужа.

— Ну, зато она на своем веку и много чего перепела! Теперь могла бы уступить место… молодым талантам!

— Когда вы, молодой талант, доживете до ее лет, — заметила старуха, поднимаясь и давая понять, что дальше разговаривать на скользкую тему она не намерена, — то вам тоже будет казаться, что вы не сделали и половины того, что хотели и чего заслуживали. Аня, — обратилась она к Белько, которая молча сидела в своем углу, не желая сама за себя постоять. — Аня, зайдите ко мне, пожалуйста, после того, как в зале закончат репетировать, хорошо?

— Вот увидишь, она пойдет к Ларисе за тебя просить! — горячо зашептала Богомолец после того, как за «черепахой» закрылась дверь. — И ты тоже не молчи, надави на Савицкого как следует. А то всю жизнь будешь вторым составом! Ну, обещаешь сегодня настоять на своем?

— Я попробую, — решительно сказала Белько.

— Вот и молодец! — одобрила Богомолец.

Из дневника убийцы

В последнее время я очень много читаю. Я ищу книги о театре и читаю, читаю… Что я хочу разыскать в них? Подтверждение каким-то своим мыслям? О том, что театр — это символ? Символ нашей жизни? И действительно, у Моэма, для которого театр также значил очень много, прочла: «Мы — символ этой беспорядочной, бесцельной борьбы, которая называется жизнью, а только символ реален». Однако в последнее время я не чувствую себя саму реальной. Я ощущаю себя именно каким-то символом, марионеткой, которой управляют невидимые страсти и силы. Страсти так кипят во мне, что, и, возможно, скоро перельются через край. Кроме всего, мне надоело притворяться. Мне хочется быть той, какая я есть на самом деле. Хочется сбросить эту личину, маску, вдохнуть полной грудью, расправить плечи… Но, может быть, эта новая личность, к которой я так стремлюсь, — всего лишь только очередная маска? Новая роль? Возможно, более сложная, более многогранная — но все же — роль…

У того же Моэма дальше: «Игра — притворство. Это притворство и есть единственная реальность». Мне кажется, что эти слова написала я. Притворство и есть единственная реальность! Моя собственная реальность. Всю жизнь меня мучили мысли, что я не такая, как все. Не особенная, а просто — не такая. Я пробовала, пробовала жить, как все, пробовала даже просыпаться рядом с другим человеком, но все это было не то. Я чувствовала, что это ошибка, что я не создана для такой жизни. Что это мне не нужно. Вернее, что мне нужно совсем не это… И, оказывается, были великие люди, похожие на меня, и — не такие, как все. Так зачем мне быть другой? Зачем походить на заурядных, простых, наивных… обыкновенных!

И… (зачеркнуто) будучи снова не у дел и перечитывая недавно в гримерке Гротовского, я нашла у него еще одну гениальную фразу: «Театр — это место, где наконец-то можно не играть». Действительно, долой игру! Театр — это место, где можно наконец-то жить! Люди и так всю жизнь играют. Сначала у них роль ребенка, затем — жены, мужа, матери, бабушки… И это — как трясина. Это — засасывает. Жизнь многих ограничивается только этой мелочной повседневной игрой. И эта игра, этот домашний, крепостной театр съедает человека, делает из него раба. Он попадает в замкнутый круг и зависит от всего и всех — от капризов детей, от мнения мужа, жены и даже соседей. Как хорошо, что я ни от кого и ни от чего никогда не зависела! Я не живу с оглядкой на кого бы то ни было. У меня нет ни мужа, ни детей, нет домашних животных. Зачем? К чему эти суетные и ненужные привязанности?

Я прихожу в театр, и он забирает меня всю, без остатка. Пусть некоторые думают, что у нас, актеров, странная профессия. Эти люди ограничены рамками, которые сами же вокруг себя и воздвигли! Их держат на привязи собственная косность, отсутствие фантазии, воображения, смелости, наконец. Они принадлежат к числу вечных зрителей. А мы — мы приходим и снимаем с себя повседневность вместе с одеждой. Мы переодеваемся, красимся, надеваем парики… Из людей, только что толпившихся вместе с остальными в троллейбусе, покупающих батоны и колбасу, мы превращаемся в королев, принцев, шутов, убийц. Только дети умеют так самозабвенно играть… И еще мы — актеры. Этого у нас не отнять. Это у нас в крови…

Аня Белько также жила неподалеку от театра. Это Катя выяснила, как только пришла на работу. Когда она уходила, передача была на месте. Наверное, она поступила правильно, вынув из нее колбасу… Остальное не должно было испортиться — ночи уже были прохладными. Честно говоря, Катя очень надеялась, что Володя придет проверить ящик сегодня утром и она встретится с ним лично. Она даже посидела на скамеечке напротив собственного подъезда, но время шло, никто не являлся, и она рисковала опоздать на оперативку. Конечно, поскольку он нигде не работает, то и вставать рано ему нет никакого смысла…

Бухина сегодня не было — взял отгулы, перевозит семью в отремонтированную квартиру, счастливчик. Кате вдруг неудержимо захотелось пройти по всем адресам, посмотреть, кто где живет. Дворы, подъезды, подвалы… Она быстро достала бумажку с набросанной ночью схемой. Она не собиралась наматывать лишние километры, и поэтому решила детально продумать маршрут. Да, если пойти так… Начать, допустим, с Белько — у нее она ни разу не была, так что нужно обязательно посмотреть, есть ли в ее доме подвал. Да, и закончить вот здесь, у завтруппой и ее подруги… Или, наоборот, начать лучше именно с них, а закончить у Белько, благо она живет почти рядом с самой Катей. Поход обещал быть длинным, и от Белько можно было бы заскочить домой, а то и вовсе не возвращаться на работу. Тем более что Тим все-таки позвонил утром, поинтересовался, как Катина голова. Ее голова была забита совсем другим, и она, забыв, что по легенде должна была плохо себя чувствовать, брякнула, что все прекрасно. Но Тим не держал зла, а может быть, и сам понял, что из их совместного похода на дачу ничего путного не вышло бы. Поэтому он очень весело заявил, что сегодня после работы придет пораньше и приготовит ужин. И чтобы она не опаздывала. Сейчас она утвердит план работы и пойдет. Да, и Столярову хорошо было бы посетить… Хотя у нее Катя уже была, но тогда она не обратила никакого внимания на подвал ее дома.

— Игорь, — она заглянула в кабинет к начальнику, — у тебя для меня ничего нет?

— А тебе что, своего мало? — сварливо осведомился тот.

Увидев Катино смущение, он подобрел:

— Садись. Чай, кофе? Может, зеленой бурды заварить?

— Спасибо, Игорек, что-то не хочется. Слышишь, у меня тут мысли кое-какие появились. Хочу по всем нашим театральным фигурантам пройтись.