Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он обещал дать мне место в своем деле. А пока я пытаюсь обходиться той небольшой суммой, которую взял с собой.
У нас были очень тяжелые дни, и наши проблемы еще не закончились. К сожалению, мы все теперь рассеяны по разным странам. Но я верю, что всемогущий Бог сжалится над нами и вскоре мы снова будем вместе. Эта ужасная ошибка обязательно будет исправлена. Я смогу вернуться в Турцию и обнять тебя и Фриду. Если же не смогу я, то вы приедете сюда по моему вызову. Здесь Фрида может подтвердить свой диплом и работать по профессии. Пока только непонятно, когда мы сможем увидеть Эмму и нашего первого внука. Венгрия стала народной республикой, и, похоже, выезжать и въезжать в нее будет затруднительно. Но что нам остается делать?! Она выбрала свою судьбу. Бог в помощь.
Фриде же передай от меня, что я надеюсь, что она придет в себя и не позволит увлечь себя порыву безумия. Да не продолжит она дело, которое не смогли завершить нацисты, отрицая нашу сущность и уничтожая наш род. Но если она настаивает на своем безумном решении выйти замуж за человека другой религии, обязательно передай ей: в таком случае я порву на себе одежду и буду читать кадиш. И буду оплакивать свою дочь одиннадцать месяцев, а потом я навсегда сотру ее из своих разума и сердца[70]. Это мое последнее слово. Если я этого не сделаю, да не назовут меня Самуэль Шульман.
Моя дорогая Броня, обнимаю тебя и, конечно, Фриду, если она еще достойна быть моей дочерью.
Ваш муж, Самуэль Аронович Шульман
От боли перехватило дыхание. Однако Фрида постаралась все скрыть, перевести все в шутку; она заставила себя улыбнуться, возвращая письмо матери.
– Антверпен, торговцы алмазами… Увы, увы! Когда мы наконец увидим снова отца, он будет в черной шляпе, лапсердаке, с пейсами и при длинной бороде, как думаешь?
Броня тоже не могла не улыбнуться, хотя и слышала, как дрожит голос дочери.
– Не уверена насчет пейсов, для них у твоего отца не осталось волос.
* * *
«Я навсегда сотру ее… Это мое последнее слово». Был ли уверен сам отец в том, что писал? Сделал бы он это? Как будто они в средневековой украинской или молдавской глуши, а не в Стамбуле в 1946 году…
Но, к сожалению, ее отец именно так и сказал.
Искендер Босналы написал: «У меня больше нет брата по имени Исмаил».
Мать Исмаила не хочет встречаться с ней, чтобы предстать перед Аллахом с чистым сердцем.
Что случилось со всеми ними?! Как это все просто – стереть из сердца собственную дочь, считать ее мертвой, вычеркнуть из своей жизни брата, не прийти на свадьбу сына. Глаза Фриды затуманились, ее охватила дрожь, словно в лихорадке. Эти слова, этот жестокий приговор не шли у нее из головы, пока она брела, понурив голову, к трамвайной остановке, мысленно разговаривая с отцом и старшим братом Исмаила, которого она не знала, и пыталась их уговорить.
Она собиралась сесть на трамвай на площади Эминёню и доехать до больницы Джеррахпаша. Ей нужно поговорить с Исмаилом, поделиться с ним. Может, им стоит расстаться? Эти проклятия обрушились на них, как туча, и в конце концов отравили всё: их жизни, их отношения. Фрида оказалась не такой сильной, как все думали. Она готова сдаться. В конце концов «они» победили, уничтожив все. Просто пришло время разрушать, и что бы она ни делала, изменить уже было ничего нельзя.
Внезапно она поняла, что идет не в том направлении. Ей нужно перейти улицу. Рельсы пусты, звонков не слышно. Она сделала шаг, другой, и тут уши заполнил знакомый грохот. Позади раздался крик: «Эй, куда вы, назад!» Но Фрида подумала, что отступать уже поздно, и решила бежать вперед. Гул нарастал, пока не заполнил собой все, что-то толкнуло ее с невероятной силой, и она потеряла сознание.
Июнь 1946, Джеррахпаша
Исмаил заканчивал аппендэктомию, начатую наставником. Он как раз принял иглу из рук медсестры, как вдруг дверь распахнулась, в операционную торопливо вошел санитар Хасан, быстро надел шапочку и маску и подошел к нему. Голос его был встревоженным:
– Доктор, выйдите! Там несчастный случай!
Не глядя, Исмаил сердито ответил:
– Нашел время! Я еще не закончил операцию!
Санитар настойчиво продолжал:
– Внизу привезли женщину, ее сбил трамвай на Эминёню, она без сознания, люди внизу сказали, что это Фрида и что нужно сообщить вам.
Исмаил почувствовал, как у него застыла кровь в жилах. С иглой в руке он повернулся к санитару, лицо которого красноречиво говорило о том, что все, возможно, еще хуже.
– Где она?
– Внизу, в приемном покое, на носилках.
Не было времени на вопросы. Он бросил стоявшему рядом студенту: «Вы наложите швы», – и снова повернулся к санитару: «Какой пульс? Давление? Дыхание? Кровопотеря большая? Порезы, переломы? Немедленно на рентген».
Вопросы и приказы срывались с его губ уже на ходу, он снял перчатки, маску, шапочку и побежал вниз, перескакивая через ступени, даже не глядя, за ним ли еще санитар. Он распахнул дверь в приемное отделение. Фрида лежала на каталке. Рядом с ней еще один санитар мерил пульс. Первое, что увидел Исмаил, были волосы, ее длинные каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам. Они слиплись от крови. Кровь покрывала глаза, все лицо, шею, пропитала темно-синий пиджак и блузку в горошек. Не слыша, что говорит санитар, он оттолкнул его и склонился над Фридой. Кровь уже запеклась. Он снял одеяло, прикрывавшее ее до пояса, и бросил на пол. Кто-то уже снял с нее юбку, пояс и чулки. Нижняя часть туловища посинела от гематом. Порезов и царапин не было. Исмаил быстро, но осторожно ощупал руки, ноги, ребра, ключицы, таз. Ребра, кажется, сломаны. Руки и ноги, возможно, тоже. На эти переломы можно зафиксировать шиной, они срастутся в покое. На ключицу можно наложить треугольную повязку. Ребра заживут сами. Все это не так страшно.
Но если есть перелом черепа, если поврежден мозг…
Он снова осмотрел голову Фриды в поисках порезов и
