Сара и Эмили вышли из библиотеки. Они разместились подальше от Изабо, в комнате, когда-то принадлежавшей Луизе де Клермон. Сара утверждала, что там иногда немного пахнет Дианой.

Оставшись одна, Изабо поставила разбросанные книги на полки. Когда библиотека вновь приобрела опрятный вид, она вернулась на диван и взяла послание от мужа. Заключительные строчки касались только ее, и она утаила их от ведьм. Сейчас Изабо их перечитывала.

Но довольно этих мрачных тем. Ты должна следить за своей безопасностью, чтобы потом вместе с ними насладиться будущим. Прошло два дня с тех пор, как я напомнил тебе, что ты держишь мое сердце. Жаль, что я не могу это делать каждое мгновение, чтобы ты помнила о моей любви и помнила имя того, кто будет вечно тебя боготворить. Филипос.

В последние дни жизни Филиппа бывали моменты, когда он не мог вспомнить собственное имя, не говоря уже о ее имени.

– Спасибо, Диана, – прошептала Изабо в ночную тьму. – Ты вернула мне его.

Через несколько часов Сару разбудили странные звуки, доносящиеся сверху. Они напоминали музыку и в то же время были чем-то бо́льшим, чем музыка. Выбравшись из комнаты, Сара увидела в коридоре Марту. Та стояла, завернувшись в старый ворсистый купальный халат с лягушкой, вышитой на кармане. Лицо домоправительницы было одновременно радостным и печальным.

– Что это? – спросила Сара, поднимая глаза к потолку.

Никакой человеческий голос не мог произвести столь прекрасный, насыщенный звук. Должно быть, это ангел, опустившийся на крышу замка.

– Изабо снова поет, – ответила Марта. – С тех пор как не стало Филиппа, она пела всего один раз: когда твоя племянница попала в беду и не могла самостоятельно вернуться в наш мир.

– Ты не боишься за ее состояние?

В каждой ноте было столько горя и ощущения потери, что у Сары сжалось сердце. Никакими словами она бы не смогла описать эти неземные звуки.

Марта покачала головой:

– Пение – это хороший знак. Похоже, затяжная скорбь Изабо все-таки подходит к концу. Только тогда она снова начнет по-настоящему жить.

Вампирша и ведьма продолжали слушать, пока не отзвучали и не стихли последние ноты песни Изабо.

– Похоже на большого сумасшедшего ежа, – сказала я.

Панорама Лондона состояла из игольчатых шпилей, окруженных невысокими домами.

– А это что? – в изумлении спросила я, указывая на внушительное каменное сооружение с рядом высоких окон.

Крыша у здания была деревянной. Над ней торчало что-то вроде большого обгорелого пня, искажавшего пропорции строения.

– Собор Святого Павла, – пояснил Мэтью.

Нет, это не был шедевр Кристофера Рена с изящным белым куполом. Когда-то его видели издали, но в современном мне Лондоне собор оказался загороженным высокими офисными зданиями. Сейчас я видела прежний собор Святого Павла, возведенный на самом высоком лондонском холме и видимый отовсюду.

– У него был шпиль, в который ударила молния. Деревянная крыша сразу вспыхнула. Англичане считают чудом, что собор уцелел и не сгорел дотла, – продолжал свои пояснения Мэтью.

– А французы, естественно, сочли Божьим промыслом именно удар молнии, – добавил от себя Галлоглас.

Он встретил нас в Дувре, затем реквизировал лодку в Саутварке, и мы поплыли вверх по Темзе.

– Бог умеет показать характер. Вот только денег на устранение последствий забывает подкинуть.

– И королева тоже не торопится раскошеливаться, – заметил Мэтью.

Он разглядывал причалы и верфи. Правая рука лежала на эфесе меча.

Я и представить себе не могла, что прежний собор Святого Павла окажется таким внушительным. Я ущипнула себя за руку. Этим самоистязанием я занималась с того момента, как увидела Тауэр (без окружающих его небоскребов он выглядел просто громадиной) и Лондонский мост (тот представлял собой скопище лавок над Темзой). Когда мы переместились в прошлое, его краски и звуки не раз восхищали и изумляли меня, но панорама Лондона заворожила с первых мгновений.

– Ты уверен, что не хочешь сначала заглянуть во дворец?

Пока мы плыли, Галлоглас нам все уши прожужжал, превознося мудрость такого шага.

– Мы отправляемся в Блэкфрайерс, – твердо ответил Мэтью. – Остальное подождет.

Его ответ не убедил Галлогласа, но он послушно продолжал грести, пока мы не достигли западной границы старого города, обнесенного стенами. Там мы остановились возле причала, от которого вверх тянулась крутая каменная лестница. Ее нижнее ступени скрывались под водой. Я оглядела стены. Судя по всему, во время прилива Темза затопляла всю лестницу. Галлоглас бросил веревку какому-то коренастому, мускулистому человеку. Тот с жаром принялся его благодарить за то, что лодка вернулась в целости и сохранности. Оказывается, это был владелец реквизированной лодки.

– Галлоглас, смотрю, вам нравится путешествовать исключительно в чужих лодках. Может, Мэтью на Рождество сделает вам подарок и у вас появится своя, – сухо пошутила я.

Наше возвращение в Англию – и старый календарь – означало, что Рождество мы отпразднуем дважды.

– И я лишусь одного из немногих своих развлечений? – блеснул зубами Галлоглас.

Он поблагодарил владельца лодки, добавив к словам монету, величина и вес которой сразу изменили настроение бедняги. Беспокойство сменилось радостью от неожиданного заработка.

Миновав арку причала, мы вышли на Уотер-лейн: узкую кривую улочку, плотно застроенную домами и лавками. Здесь каждый последующий этаж выступал над предыдущим, отчего дом напоминал комод с выдвинутыми верхними ящиками. Впечатление усиливалось за счет белья, ковров и других предметов, свешивающихся из окон. Все стремились воспользоваться сухой и ясной погодой, чтобы проветрить жилища и пожитки.

Мэтью шел слева, крепко держа меня за руку. Галлоглас шагал справа. Я впитывала лондонские краски и звуки. В одежде преобладали сочные красные, зеленые, коричневые и серые оттенки. Люди не неслись, как в знакомом мне Лондоне, а шли неторопливо, покачивая плечами и бедрами. Проезжающие повозки заставляли их прижиматься к стенам домов. Многие мужчины были при оружии, задевая ножнами женские подолы и полы плащей. Такую же сумятицу производили разносчики. Стучали молотки, ржали лошади, вдалеке мычала корова, слышался скрежет металла о камень. И каждый звук требовал, чтобы я слушала только его. А глаза разбегались от обилия вывесок с изображением ангелов, черепов, рабочих инструментов, ярко раскрашенных человечков и мифологических фигур. По большей части они были нарисованы на досках, а доски крепились на ржавых цепях. Ветер, дувший с реки, раскачивал вывески, заставляя цепи жалобно скрипеть.