отрешенность этих книг от обыденных мелочей жизни, и она строго следила за пополнением Сережкиной библиотеки. Приобретение новинок лежало на обязанности Леонида, и от этой обязанности он не был освобожден ни на один день, как, впрочем, и от многих других.

Но телефонный звонок воскресным вечером, а главное, ее никому не нужное объяснение вывели Зою из состояния покоя. Чтоб восстановить его, она обошла свою квартиру из трех комнат, убранную и ухоженную с изобретательностью женщины, с достоинством произносящей «мой дом». Со стороны Зои здесь, при условии безукоризненной чистоты, допускался некоторый беспорядок. В прежние годы, собственно не так уж давно, это было камнем преткновения в отношениях супругов. Леонид Сергеевич был сторонником порядка при полном безразличии к чистоте. Потом это положение уравновесил Сережа, который одинаково пренебрегал и тем и другим. В течение первых лет жизни это ему удавалось. Но он шагнул во второй десяток, перестал быть божеством, и сейчас трудно было представить, чтобы кто-нибудь посягнул нарушить малейшее установление Зои. Она ходила по своим комнатам, как полководец, мудро выигравший сражение. Ею были отменены устаревшие назначения комнат — столовая, спальня. Каждый из членов семьи получил в свое владение по комнате. Лучшую и самую большую — Зоя, и по одной, между которыми не было существенной разницы, отец с сыном.

Сережа гостил у деда с бабушкой и завтра прямо от них отправится в школу. У него скоро придется переклеить обои. Яркие лошадки, матрешки и мячи на голубом фоне уже не соответствуют его возрасту и вкусам. Книжный шкаф тоже лучше заменить простыми деревянными полками. Библиотека будет расти.

В кабинете мужа Зоя посидела у письменного стола и посмотрела в глаза своему портрету. Из широкой деревянной рамки женщина глядела на нее чуть исподлобья, прижав подбородок к груди и улыбаясь открытой улыбкой, от которой Зоя долго отвыкала после того, как пришлось поставить коронку на боковой зуб. А еще в чем и сильно ли она изменилась? Когда и как происходят эти крохотные перемены, которые за десять лет меняют лицо? Еще не морщины, не дряблость, но уже потеря четкости, твердости, свежести, так ощутимой на этой старой фотографии. Видимо, чем-то надо платить за двенадцатилетнего сына, за свое положение в жизни, за этот дом.

Едкий табачный запах въелся в книги, в стены, в лиловые шторы. Он стоял в кабинете, несмотря на постоянно открытую форточку. Менять здесь ничего не надо, ни в этом году, ни в будущем.

И в кухне ничего не надо менять. Только избавиться от надоевшей керамики, которую шесть лет назад ей натащили на новоселье. Каждый, кто приходил в гости, протягивал увесистый сверток: «Ты, кажется, любишь керамику?» А Зоя ее как раз терпеть не могла. И вот эта посуда стоит на кухонном шкафу, почти вся уродливая, тяжелая, топорная. Подарить ее кому-нибудь невозможно, потому что дарить надо только те вещи, которые ты хотела бы получить в подарок сама. Выбросить все-таки жалко.

Некоторое беспокойство, вернее, томление заставило Зою заглянуть в трехцветную коробку для овощей. Желтая крышка — лук, коричневая — картошка, красная — морковь и свекла. Коробку соорудил Леонид, красил Сережа. Овощи еще были. Немного, дня на три, но были. Она знала все, что лежало в холодильнике, и с утра еще решила — можно никуда не ходить. Мяса хватит на картофельные зразы, и проблема обеда на понедельник, таким образом, решена. Но Зоя все же распахнула холодильник и, вопреки инструкции, долго бесцельно держала его открытым, глядя на кусок сыра, покрытый прозрачной клеенкой, бутылки кефира, масло в масленке. Это дурацкое состояние «невесомости» надо было решительно пресечь. И Зоя решила пойти в гастроном за мясом, наварить на два дня обед, расчистить таким образом для работы завтрашнее утро и начать скучный и трудный перевод о каких-то ископаемых рыбах, который она откладывала уже вторую неделю. Этот труд со множеством специальных понятий и терминов требовал дополнительных консультаций с ихтиологами, но в издательстве у Зои сложилась репутация работника, любящего преодолевать трудности. Когда-то тщеславие заставляло ее бороться за эту славу, теперь приходилось ее поддерживать.

Пересилив соблазн растянуться на тахте и впасть в блаженно летаргическое состояние на борту межпланетного корабля «Тахмасиб», Зоя вынула из большой плоской коробки новые сапожки с узкими мягкими голенищами, повязала голову черным шерстяным платочком, усеянным красными деревенскими розами, подвела черной тушью без того большие глаза. Все это помогало ей пребывать в деятельно-бодром состоянии и чувствовать себя в единой семье человеческой, для которой работали магазины, сновали по улицам автобусы и по крышам домов бежали разноцветные огни реклам.

Перед тем как выйти из дома, она поставила на стол стакан в серебряном подстаканнике, вазочку с колотым сахаром, сыр и печенье. Она знала, что Леонид вернется не раньше двенадцати, но, когда бы он ни пришел, у него должно быть ощущение возврата в семью, незыблемую и надежную.

Так обдумав и организовав свое ближайшее будущее, Зоя вышла в расцвеченную и озвученную ноябрьскую слякоть. Ей было хорошо. Она переходила улицы в положенном месте, когда зажигалась зеленая табличка «Идите», на тротуарах придерживалась правой стороны. Она шла такая же неприкосновенная и гордая, как женщина, которая спешит на свидание и которую ждут, обмирая от предчувствий.

Тепло гастронома дохнуло множеством запахов, и от этой смеси ни один не выигрывал. Аромат фруктов забивался тяжким духом сыра и копченостей, а ванильное булочное благоухание перебивалось зловещими испарениями даров моря. Скоро, однако, человек к запахам притерпевался и только в первую секунду по выходе на чистый воздух понимал, чего он был лишен.

Зоя примостилась к прилавку с мясом, изменив своему правилу не стоять в очереди больше чем в десять человек. С некоторых пор быть со всеми, в одном людском потоке, доставляло ей удовлетворение, почти такое же, как прежде желание выделяться из этого потока. Впереди Зои стояла молодая, симпатичная женщина. Позади примостилась старушка. «Кто крайний?» — спросила она. Крайний. Какая глупость. «Я последняя», — сказала Зоя.

Стоять в очереди — это почти наука. До тех пор, пока ты далеко от продавца, надо всячески обуздывать свои чувства, быть терпеливой и безучастной. Лучше всего даже не смотреть, что там делается. Когда продвинешься настолько, что через стекло прилавка можешь выбрать себе подходящий кусок, этого тоже не следует делать, потому что именно твой кусок непременно захватит человек, стоящий перед тобой. Почтение к тем, кто впереди тебя, и пренебрежение к последним — вот основной закон очереди.

Продавец принес полный лоток свеженарубленного мяса. Люди заволновались. Счастливица, получившая первой право выбора, высокая, жилистая старуха, попросила взвесить кусок,