class="p1">Сестра не сделала ничего, и все-таки Зое стало не то чтобы легче, а как-то терпимее. Будто отпустил какой-то зажим. Она знала, что не заснет, заснуть было невозможно, но вся собралась и стала терпеть, пропуская через свое терпение медленное ночное время.

3

Сна не было. Временами накатывало тяжкое забытье, сквозь которое прорастает и боль и мука. Но все-таки Зоя не слышала, кто и когда выключил лампочку. Потом всю ночь по потолку текли световые полосы от проносящихся машин. У окна тяжко храпела Варвара Петровна. На какой-то тихой улице, в тихой комнате спала женщина, вернувшаяся со свидания. Спала удобно, свернувшись бубликом или уткнувшись лицом в подушку и подогнув под себя одну ногу.

Если бы Зоя тоже могла повернуться на бочок, она уснула бы. Так ей казалось.

Машины понемногу затихли. Редко-редко пробегал одинокий луч. Варвара Петровна храпела все громче, с надрывом. Зоя терпела озноб, тяжесть, тоску.

Потом полоснул по глазам свет. Застучали каблуки. «Возьмите градусник», — громко сказала сестра. Ее круглые глаза, удлиненные густой черной тушью, смотрели мимо.

На койках зашевелились.

— Прах вас дери, — сказала Варвара Петровна, — всю ночь глаз не сомкнула. Только-только задремала…

Покачиваясь, сидела Анна Николаевна. Копошилась в своей тумбочке Галя. Не проснулась только девочка Наташа. Сестра потрясла ее за плечо, но сквозь сон, не открывая глаз, Наташа невнятно и яростно выкрикнула: «Нет, нет, рано еще…» — и уткнулась в подушку. Сестра силой отогнула ей руку и сунула градусник под мышку.

— Разобьет еще, как в прошлый раз, — посетовала Анна Николаевна.

— Да чего ей мерить, у нее всегда нормальная, — сказала Галя.

— Положено, и не о чем говорить, — строго прекратила разговоры сестра и ушла, прижимая к груди толстую тетрадку и стакан с термометрами.

Варвара Петровна тотчас положила термометр на тумбочку и завернулась с головой в одеяло.

— Еще часа полтора поспать можно.

— Да уж теперь дома отоспишься. Сегодня уйдешь? — спросила Анна Николаевна.

— Не выпишусь я сегодня. Еще дня два побуду.

— Ох, я бы домой на крыльях полетела, — сказала Галя.

Варвара Петровна рассердилась.

— «Полетела бы, полетела»! — передразнила она. — У меня за спиной мамочки нету. Я сама одна себя обслужить должна. Попробуй-ка с таким чемоданом…

Она еще долго ворчала, не обращая внимания на робкие извинения девушки.

Анна Николаевна рассмотрела свой градусник:

— Кажется, нормальная.

— А у меня тридцать семь и семь с самого утра, — пожаловалась Галя.

— Ничего не сделаешь.

— А у вас? — спросила девушка.

Зоя вытащила термометр:

— Тридцать семь и одна.

— Это ничего, это от потрясения. Вообще переломы большой температуры не дают. Разве после операции.

— Какая операция? У меня обыкновенный перелом.

— А теперь переломы так и лечат. Кости гвоздем скрепляют.

— Под наркозом?

— Конечно.

— Но я не хочу.

— Ох, ох, — заворочалась Анна Николаевна, — я вот тоже не согласилась. Сколько меня врачи уговаривали. Сам профессор даже приходил. Уперлась — ни в какую. Боялась, сердце не выдержит. Вот третий месяц лежу на растяжке, и конца не видно. Последний рентген показал — мозоль слабая, никудышная. А женщина тут была, старше меня на два года, так через десять дней после операции на костыли встала.

— Все равно я не хочу.

— Ну, может быть, вам и не надо операции, — примирительно сказала Галина, — это мы ведь так болтаем.

— Чего там не надо, — загудела Варвара Петровна, — видела я ее рентген. Перелом дай бог, со смещением.

Зоя не успела осознать это сообщение. Прибежала сестра, похватала градусники. Перед койкой Варвары Петровны досадливо поморщилась:

— Хоть для порядка подержали бы. Мне же записать надо.

— Запишешь. Не первый раз, — сказала Варвара Петровна.

Наташа все спала. Градусника на месте не оказалось. Сестра потрясла ее за плечо:

— Наташа, подвинься… Вот раскормили мама с папой дочку — с места не сдвинешь.

— И совсем я не толстая, — вдруг чистым голосом сказала Наташа, — вот у нас в классе есть один мальчик, Лаврушин его фамилия, — он семьдесят два килограмма весит.

— Ладно, где у тебя градусник?

— Не знаю, — безмятежно призналась Наташа.

Градусник оказался под подушкой. Не взглянув на деления, сестра сунула его в общий стакан.

— Ой, у нас новенькая, — обрадовалась Наташа, — а я и не слышала!

— Спишь крепко.

— Правда. Знаете, я один раз заснула, а папа с мамой звонили, звонили, стучали, стучали, а потом в ЖЭК побежали. Они думали, что меня бандиты убили. Честное слово. — Она засмеялась. — А завтрак еще не приносили?

Открылась дверь — единственная их связь с миром. На каждый стук этой двери они поворачивали к ней головы, как птенцы к прилетевшей птице.

Вошла невысокая толстая женщина с шваброй и ведром:

— Ну, октябрята, как вы тут? Объявляется подъем, на зарядку все бегом!

Она быстро повытаскивала из-под кроватей судна, старые, тяжелые, с облупившейся эмалью, почти все протекающие, кустарно чем-то заклеенные.

Есть же огромная пластмассовая промышленность! Делают никому уже сейчас не нужные вазочки и тарелки. Почему бы не продумать и не создать удобные легкие судна, чтоб их края не врезались в больное тело, чтоб они хорошо промывались и чтобы обессиленный человек мог их легко поднять.

Зое казалось, что, пробыв одну ночь в этом бесхозяйственном и бестолковом мире, она уже определила в нем непорядки, которые при желании и энергии легко устранить.

Обязать няню в ночное время незамедлительно являться на звонки. Сестрам в рабочее время отказаться от косметики и от каблуков. Им не мешало бы напомнить, что они — сестры милосердия, старое, забытое слово, обязывающее человека к участию и состраданию.

Настольные лампочки — на всех тумбочках. Замена тяжелых грубошерстных одеял. Переносные телефоны, чтоб лежачие больные могли сами поговорить и успокоить своих близких. Разве это так невозможно? Неужели никто об этом не думает?

А она, Зоя, сидит за специальными техническими переводами, которые нужны нескольким десяткам людей. И уже давно нет у нее ощущения, что это единственно нужное ее дело.

Но кем надо быть здесь, чтобы осуществить какие-то перемены? Может ли это сделать не профессор, не врач?

«Ах, к чему это мне, — подумала она, — уйти бы скорей отсюда».

— Тетя Дуся, я сегодня умываться сама пойду, мне разрешили! — вопила Наташа.

Вся палата следила, как девочка спустила с койки загипсованную до колена ногу, потом поднялась и, опираясь на костыли, с подскоком направилась к дверям. На ее широком лице держалась постоянная улыбка.

— Наташка, тебя как вчера Тиночка учила? Больную ногу вперед, здоровую подтяни. А ты скачешь, — волновалась Галя.

— А я вовсе без костылей, на одной ножке могу, — хвастливо заявила Наташа.

— Конечно, чего ей, встала и поскакала. Через два