Мои руки методично рылись в бумагах Время шло, нет, бежало,а я все никак не могла понять, что же нашел тут Игорь? Внезапно перед глазамимелькнула знакомая фамилия, я уставилась на очередной лист. "Списокумерших в бараке "А" восемнадцатого апреля 1945 года. АнтипенкоДмитрий, 1912 г , Алехин Семен, 1918 г.. Боярский Валерий, 1917 г., БоярскийКирилл, 1917 г ". Я еще раз перечитала строчки. Однако странно. Из рассказаИнги Горской, подруги Любы, вытекало, что Кирилл был советским солдатом,который освобождал Горнгольц Он увидел в бачке с грязным бельем чудом уцелевшуюдевушку-польку Анну-Марию Зайцевскую, доставил ее в больницу, потом пришлалюбовь… Очень романтическая история. Но вот странность: Боярский Кирилл внесенв список умерших восемнадцатого апреля. Горнгольц освободили девятнадцатого,именно поэтому письмо Гюнтера с фотографией Бригитты и осталось неотправленным,наверное, почту увозили из местечка не каждый день. Может, однофамилец?Боярский! Не настолько уж редкое сочетание Кирилл Боярский… Но в списке естьеще и Валерий, а поверить в существование двух пар близнецов с одинаковымиименами, к тому же оказавшихся почти одновременно в Горнгольце, мне мешаетпростая логика.

Я машинально перевернула листок и наткнулась на строчку:«Анна-Мария Зайцевская, 1929 год». Ну надо же!

Чувствуя, что разгадка где-то рядом, я лихорадочно рылась впоследнем ящике. На глаза попался конверт с фотографиями. Через секунду сталопонятно, что это личный архив полковника Фридриха Виттенхофа. Записная книжка,какие-то блокноты, рисунки. Нашлось и фото. Совсем юная девушка, одетая влегкое летнее платье, сидит, прислонившись к толстой березе, за ее спиной стоитвысокий, кряжистый мужчина в слегка мешковатом костюме. Отчего-то сразу сталопонятно, что этот человек не привык носить пиджак…

В голове вихрем пронеслись воспоминания. Вот я, под видомВики Виноградовой, проникаю в дом к Марии Григорьевне. Меня радушно проводят вгостиную, поят чаем, беседуют… На стене висит очень много фотографий, и одна изних копия той, что я держу сейчас в руках!

В ту же секунду в мозгах вспыхнул свет, и я поняла абсолютновсе.

В половине одиннадцатого я выпала из архива на улицу и пошладомой, отчаянно зевая. Каким образом Бригитта Виттенхоф превратилась в МариюГригорьевну? Что случилось с ее отцом-полковником? И кто такие Валерий и КириллБоярские? Как парни оказались в Горнгольце? Каковы их настоящие фамилии? Зачемим потребовалось прикидываться другими людьми?

В метро я села на скамеечку и вытащила из сумочки фотографиюБригитты. Конечно, не слишком хорошо красть архивные документы, но мне надоудостовериться, правда ли эта девушка дочь Фридриха Виттенхофа? Гюнтер упоминалв письме ее имя, но меня все же одолевают смутные сомнения. На снимке,вложенном в конверт Понтера, запечатлены девушки лет восемнадцати, с длиннымибелокурыми волосами, а на фото «с березкой» улыбается почти девочка, короткостриженная, похожая на мальчика… Вдруг я все придумала? Немцы, несмотря нахваленую аккуратность и педантичность, могли допустить ошибку. ВписалиЗайцевскую в список мертвых, а она жива! И на фото, которое я держу сейчас вруках, запечатлена юная полька, а не кровожадный немецкий подросток. Да имужчина в костюме, словно снятом с чужого плеча, больше похож на полуграмотногокрестьянина, чем на полковника, образованного человека, ищущего средство отрака… Вон как нелепо сидит на дядьке костюм, лицо у мужика грубое, словнотопором высеченное, лоб низкий, глаза маленькие, прищуренные, уши оттопыренные…

Был только один способ узнать, кто запечатлен на снимке.Карточку надо показать кому-нибудь из заключенных Горн-гольца, оставшихся вживых, только где их найти?

– Здрассти, – раздалось за моей спиной. Я обернулась.Невысокая женщина лет пятидесяти с самой приветливой улыбкой повторила:

– Здрассти!

– Добрый день, мы знакомы? Что-то не припоминаю. Тетказаулыбалась еще шире.

– Вас вчера по телику показывали!

– Да? – удивилась я. – Неужели передача уже вышла?

– Ага, – кивнула женщина, – вчера, ну умора прям! Как выбрюки потеряли! Здорово! Теперь вот вся страна знает!

Выкрикнув последнюю фразу, она вскочила в поезд. Составзакрыл двери и исчез в тоннеле. Я осталась сидеть на скамейке с раскрытым ртом.Конечно, я очень хотела стать знаменитой, но нужна ли мне такая слава?

Домой я влетела около полудня и сразу наткнулась на Куприна,который чистил щеткой брюки.

– Привет! – я радостно кинулась к нему.

Олег, даже не посмотрев на меня, молча ушел в ванную. Вполном недоумении я пошла за ним, но дверь оказалась плотно закрыта назадвижку. Я поскреблась в створку.

– Эй, пусти меня!

Но супруг не отзывался, он включил на полную мощь душ иупорно делал вид, что не слышит посторонних звуков. Разозлившись, я пнула дверьногой и пошла на кухню. Томочка стояла возле плиты, держа в руках большуюсковородку.

– Чего Олег такой злой? – поинтересовалась я, включаячайник.

Томочка удивленно взглянула на меня.

– Ты почему дома не ночевала?

– Ну.., э.., я работала.

– И где же, интересно? – донеслось из коридора.

– В архиве.

– Ври да не завирайся, – сказал Семен, входя на кухню, – поночам все закрыто, народ в кроватках спит!

– Вот уж глупость! – всплеснула я руками. – Полно людейбодрствует после полуночи: сотрудники «Скорой помощи», пожарные, хлебопеки…

– Но ты не ездишь на машине с красным крестом, не тушишьогонь и не месишь тесто, – сердито ответил Семен.

Раздался скрип входной двери. Я ринулась в прихожую,увидела, что она пуста, бросилась на лестничную клетку и услышала шуршание.Лифт, закрыв дверцы, понесся вниз.

В самом ужасном настроении духа я вернулась домой и легла накровать. Естественно, мы с Олегом и раньше ругались и спорили, один раз дажечуть не подрались. Дело было в посудном магазине, мы решили купить чайныйсервиз, и Олегу, как на грех, понравился жуткий перламутровый монстр,украшенный картинами из жизни графов и графинь. Я дошла до неистовства,объясняя муженьку, что подобную красотищу поставить на стол стыдно. Олег жеупорно твердил:

– Очень красивый, я всегда хотел такой.

В результате, поняв, что Куприн все равно купит произведениенеизвестных ремесленников, я изо всей силы пнула супруга, а он схватил меня залокти, посадил на стул и прошипел:

– Не позорься!