– Вот, извольте… К телу не приближались, следы не затоптаны…

Следовало ожидать, что криминалист займется изучением жертвы, раз уж явился. Но Аполлон Григорьевич схватился за голову и взвыл так отчаянно, что у Вильчевского заныло сердце.

– Дружочек мой! Погубили! Не уберег!

И Лебедев натурально зарыдал, закрывшись локтями.

Всякое слышал Вильчевский о подвигах и выходках великого криминалиста. Но чтобы эдакий цирк на чердаке устроить… Изумляться, да и только. Пристав аккуратно принюхался: сивушного духа не ощутил. Выходит, трезв Лебедев. И так чудит…

– Погиб! Совсем погиб! Теперь уж не спасти! Найду, кто это сделал, – живьем разорву! Какой талант сгубили! Ванзаров! Друг!

Далее Аполлон Григорьевич перешел к выражениям, каких Вильчевский не слыхал от унтеров армейской пехоты. Даже голуби притихли. Пристав поманил своего помощника.

– Из какого трактира его вытащил? – тихо спросил он.

– Никак нет-с… На мосту изволили качаться…

– Значит, так… Ноги в руки – и бегом в сыскную… Делай, что хочешь, но чтобы господин Ванзаров здесь оказался через четверть часа…

– Да как же… – пробормотал Можейко, прикинув, что туда-обратно бегом минут десять, не меньше…

– Исполнять! – И пристав предъявил носу своего помощника веский аргумент. Против которого еще никто не устоял.

Вильчевскому тоже предстояли не самые легкие четверть час полицейской службы. Дожить бы…

Господин Обромпальский нашел нужные связи, которые обеспечили ему прием лично у начальника сыскной полиции коллежского советника Шереметьевского. Леонид Алексеевич милостиво выслушал потерпевшего, посочувствовал горю и обещал помочь, чем возможно. А именно, дать лучшего из имеющихся у него чиновников, чтобы быстро закончить дело. Благодарить его не нужно, хотя от обеда у Палкина, конечно, не откажется…

Лучшими друзьями они вышли из кабинета. Как раз когда Ванзаров только успел сесть за свой стол. Шереметьевский лично представил гостя и просил заняться его вопросом как можно скорее. Кроме добрых чувств к обманутому биржевику, Шереметьевского сильно раздражало, что его подчиненный который день занят непонятно чем, а спросить нельзя. Потому как исполняет поручение директора Департамента полиции. Как видно, негласное. Пора Ванзарова привести в чувство. А то совсем от уздечки отбился.

Ванзаров предложил Обромпальскому гостевой стул. Шаткий, но какой уж есть. Стул казенный. И выслушал печальную историю, как некий Хованский, негодяй и жулик, обманным путем выудил у него и компаньона, людей кристально честных и наивных, целых пять тысяч рублей. Ванзаров переспросил, верна ли сумма. Обромпальский подтвердил: именно пять. Его компаньон, господин Гренцталь, может под присягой подтвердить. А вот расписки нет, жулик отказался подписать. Так еще надо добавить обед, которым его угощали, это триста рублей. Плюс банкет для биржевых маклеров в «Дононе» на пять тысяч с румынским оркестром. Итого десять тысяч триста рублей ровно, если не считать трех рублей, потраченных на извозчиков.

– Что вам обещал это жулик за такую немалую сумму? – спросил Ванзаров.

Обромпальский застенчиво улыбнулся.

– Дал обещание, что наши акции пойдут в рост…

– Каким образом?

Милейший господин только плечами пожал.

– Мы указания выполнили: собрали биржевиков на ужин, а Хованский не явился.

– Хотел подливать в шампанское волшебное зелье?

– Не могу знать… Оставил в секрете…

– Как же вы согласились на такой примитивный обман?

– Ума не приложу! – Обромпальский вздохнул. – Как наваждение какое-то… Очень прошу, изловите жулика… А уж мы в долгу не останемся…

Это Ванзаров слышал уж не раз. Он положил перед жертвой обмана лист писчей бумаги и пододвинул чернильницу с ручкой.

– Прошу, излагайте…

Обромпальский охотно взял ручку и потыкал в чернила.

– Что писать?

– Жалобу, как полагается, – сказал Ванзаров. – Вначале опишите подробно, как вы намеревались с помощью жульничества Хованского заставить биржу скупать по возрастающей цене акции, которые ничего не стоят. Также прошу указать, какую выгоду намеревались получить на этом деле. К жалобе необходимо приложить счет из ресторанов на триста рублей и пять тысяч… У вас же имеется?

Милейший господин положил ручку на чернильницу, взгляд его стал задумчивым.

– Позвольте мне еще разок посоветоваться с компаньоном…

Ванзаров не возражал и готов был принять его вновь. Обромпальский незаметно исчез из приемного отделения сыска.

Вошел посыльный, спросил чиновника Ванзарова и передал ему конверт, пахнущий знакомыми духами. Внутри была записка. Адель Ионовна просила при первой возможности прибыть в контору господина Клокоцкого, но оставить ее просьбу между ними. Что означало: не сообщать Бурцову.

Ванзаров пошел к двери надевать пальто, но тут влетел Можейко. Глаза помощника пристава обещали выскочить из орбит. Или лопнуть от напряжения.

– Там… – только и выдавил он, прислонясь к дверному косяку.

Если послан не городовой, а помощник пристава, значит, случилось нечто наихудшее.

Надо было выбирать. Между просьбой Адели Ионовны и долгом. Для Ванзарова выбора не осталось.

Аполлон Григорьевич вытер глаза рукавом пальто.

– Простите, друг мой, я нынче малость не в себе…

Объятия его были крепки, как смерть. Но Ванзаров привык не поддаваться трудностям. А вот облик господина Лебедева вызывал сомнения. Причина невероятного состояния была не ясна.

Ванзаров не понаслышке знал, что великий криминалист велик во всем: в империи и окрестностях не найти героя, который способен был помериться с ним в стойкости. Когда на банкетах Департамента полиции приставы из бывших армейских падали лицом в заливную осетрину, Аполлон Григорьевич требовал открывать бутылки. И сидел за столом до тех пор, пока не оставалось никого, кто мог бы встать без помощи официантов. Организм, закаленный «Слезой жандарма», не брали ни водка, ни коньяк, ни ром, ни воровская самогонка. Вино он пил, как прохладительный напиток. Какое же пойло могло сразить его в доме мадам Рейсторм? О чем Ванзаров аккуратно спросил.

– Не поверите: бокал игристого, а дальше – тишина, – ответил он, тяжко вздыхая. – Нашел себя утром в прихожей… Хитрая девка Нинка увивается, пальто подает, комплименты мне пошлые отвешивает… А я ничего не помню… Словно поленом по голове ударили. Да и полено – пустяк… Простите, друг мой, подвел вас… Ничего не видел, ничего не знаю… Стыдно…

Слышать такое признание от Лебедева еще никому не доводилось. Что Ванзарова вовсе не радовало.