Дильс ушел, прихватив с собой ружье. Вернулся через час, продрогший и полностью измотанный. Костю он не нашел.

Яны нет. Кости тоже. Антон не вылезает из палатки, и когда Тима сунулся к нему, то был просто послан по известному адресу. Однако Тима успел заметить, что его друг начал еще больше шепелявить и старался не показывать свои руки.

Злата лежала в палатке, тоже почти как мертвая. Артур с тупой ухмылкой выводил замысловатые узоры на стене. Тух-Тух каким-то чудом отыскал смятую сигарету и, смачивая слюной пальцы, аккуратно заклеивал в ней прорехи, после чего с наслаждением закурил.

Тима принялся за ужин. Хотя это громко сказано. Приниматься особенно не за что – осталось немного риса и две банки свиной тушенки. Бензин почти закончился, печки сиротливо стояли в сторонке, и он с нарастающей паникой понимал, что это последняя ночь, когда они спят в относительном тепле.

– Дильс, ты будешь есть? – спросил Тима, когда рис был сварен. Он вывалил туда половину банки консервов и тщательно облизал нож.

– Нет, – коротко ответил Дильс. – Может, ты все-таки расскажешь нам? – обратился он к Тух-Туху.

– Я бы хотел это сделать, когда Злата придет в себя, – ответил тот.

Дильс вздохнул:

– Я не знаю, когда это случится. И никто не знает.

– Ладно, – неожиданно легко согласился норвежец. – Я вам скажу, почему скрыл от вас эту деталь. Потому что не верил. Клейн рассказывал мне, но я думал, что это выдумки, понимаете?

– Что-то мне не верится, что вы подобрали его на корабле, – подозрительно сказал Дильс.

– Да. Я случайно познакомился с ним в психушке. Да-да, не удивляйтесь, я успел побывать и там, – начал Тух-Тух. – К тому времени Клейн уже был совсем плохой… И самое интересное – монета была при нем.

– Как же он умудрялся в психушке прятать монету? – спросил Тима.

– Он глотал ее, – раздраженно, будто удивляясь непонятливости юноши, ответил норвежец. – Потом срал, подбирал, опять глотал и так далее.

– Что было дальше? – поторопил его Дильс, которому подробности хранения монеты показались слишком щекотливы.

– Клейн был самым лучшим ученым в области Атлантиды, – не без гордости продолжал Тух-Тух. – Вот откуда я тоже много знаю про этот материк. Но он не переставал утверждать, что сокровища атлантов охраняются, причем нес такой бред, что я только отмахивался. Он говорил про эту девушку… только тогда она была блондинкой, представляете? Впрочем, это неважно. Когда они оказались здесь, с ними стало происходить то же самое, что с нами. Кто-то начал болеть, кто-то умер сразу, другие перебили друг друга… Эта телка, она вроде как страж, понимаете? Но Клейн мне сказал, что они уничтожили ее. Разрубили на части, а куски сожгли дотла. А вход в этот отсек завалили камнем. Вот почему я в обморок брякнулся, когда увидел этот говенный кусок льда у стены… будто ничего и не было. И заметьте: Клейн попытался вывезти только часть клада, но самолет бесследно исчез. Решетка опять же, горы песка на золоте… очень многое непонятно, ты согласен со мной?

– Ага, – эхом отозвался Дильс. – Только я задам тебе один и тот же вопрос, который задавал все это время. Почему ты не сказал об этом сразу?

– Разве вы поверили бы мне? – удивился норвежец. – Вы и про клад-то ничего не хотели слышать.

Дильс не смог возразить. Здесь Тух-Тух был прав.

– Что было потом с Клейном?

Тух-Тух произвел звук спускаемой камеры.

– У него началась какая-то неизведанная болезнь. Он стал таять.

– Таять? – переспросил недоверчиво Тима. – Как это? Он снеговик, что ли?

– Не знаю. Говорю то, что видел. Он постепенно становился прозрачным, я видел все вены и сосуды в его теле, я видел, как он ест, как пища проскальзывает в его желудок… и скоро я увидел монету. Тогда он и решил ее мне отдать. Врачи с ног сбились, но не знали, что с ним делать. Его обкололи всякой дрянью, но он медленно превращался в медузу. Знаете, когда ее выкидывает на берег? Она становится как желе. Однажды утром я проснулся, а вместо Клейна на полу увидел грязную лужу и пену, в которой плавали слипшиеся волосы, несколько костей – все, что осталось от великого ученого.

– Да уж… – неопределенно протянул Дильс.

– А что Злата? Молчит? – спросил норвежец.

– Она в шоке, – мрачно отозвался Дильс. – Это все твоя сраная девка, чтоб ее разорвало. Какого черта мы послушались тебя?

– Ладно, давайте есть, – сказал Тима, стараясь пресечь очередную ссору. – Артур! – позвал он. Тот даже не обернулся.

– Оставь его, – посоветовал Дильс. – Разве не видишь, что с ним?

Да, Тима видел. Он видел, что на его лице все чаще и чаще блуждает совершенно ненормальная ухмылка, обещающая беду, и он понимал, что от Артура (и всех остальных) с каждым днем и даже часом остается все меньше чего-то родного, человеческого, доброго… Их будто стирали ластиком, как неправильно выполненный эскиз…

– До сих пор не могу поверить в то, что там произошло, – признался Дильс. – Будто дурной сон какой-то…

– На этот вопрос может ответить только Злата, – сказал Тух-Тух. – Она у тебя очень мудрая.

– Да, но что происходит с Артуром? Зачем он поджег палец? И на другой руке у него повязка… – задумчиво проговорил Дильс.

Кости все еще нет. Дильс не хотел себе признаваться в этом, но факты вещь упрямая – втайне он не просто хотел, он МЕЧТАЛ, чтобы с ним все было кончено.

Он не считал себя негодяем. Да, возможно, в глазах Златы он выглядел именно так. Но он никогда не забудет то уродливое создание, взгромоздившееся на спину его приемного сына, хитро поглядывающее своим выпуклым глазом. Даже если он выживет в этом непрекращающемся кошмаре, это всегда будет преследовать его, до конца жизни. Поэтому он молил бога (это он-то, непримиримый атеист!), чтобы он побыстрее забрал Костю к себе, не причиняя лишних страданий.

Злата так и не произнесла ни единого слова, она просто лежала пластом, как труп, и только изредка издавала какие-то грудные хрипы, а Дильс постепенно терял самообладание.

Артур, ссутулившись, бесцельно слонялся по пещере, что-то бессмысленно бормоча себе под нос, как спятивший дед, Тух-Тух нашел плоский камень и точил свой нож, причем делал это уже как минимум часа два. Сначала Тима старался не обращать внимания на режущие слух звуки, но спустя минут сорок он понял, что просто сойдет с ума от этих бесконечных «вжихщщих!», о чем и заявил норвежцу. В ответ тот посмотрел на него с таким выражением лица, что Тима в который по счету раз пожалел, что Дильс вернул ему нож.

Нет, признался он себе. Он жалеет, что они пошли кататься на снегоходах в тот день в тайге! Так будет правильнее! И какого черта их понесло ездить по лесу?! Сидели бы дома и пили чай с пряниками! А лучше самогон!

Из палатки вышел Дильс. Глаза потухшие, усы, сочувствуя ему, беспомощно свисали прямо на губы. Он сел на вкладыш, который клал под спальник.