Я кладу руку на его дрожащие пальцы. Он любил Доминик, он создал Ришара Глена и дал ему Карин. Я готов сделать невозможное, чтобы привести его в чувство. И сделаю.

— Ты должен помочь мне умереть, Лили.

— Да ну тебя, — буркнул он, пожимая плечами.

— Ты ведь раньше писал детективы… Придумай, как мне исчезнуть.

Я протянул ему усы. Он их взял, повертел в руке и ненадолго задумался. Идей у него хоть отбавляй, выдает одну и тут же бракует: убийство без единого подозреваемого, исчезновение трупа, афера со страховкой, похищение и отказ от выкупа, временная остановка сердца в результате инъекции производного от кураре — и вот я уже в гробу. По-моему, он подзабыл, с чего мы начали. Я придержал полет его фантазий, и мы наконец выбрали самую медленную смерть — забвение. Рецепт прост: никого не критикую, только хвалю, выхожу из состава жюри «Интер-алье» по состоянию здоровья, прекращаю писать для газеты, скатываюсь по наклонной плоскости все ниже и ниже, и вот уже люди поворачиваются ко мне спиной, и мое имя исчезает из адресов рассылок. Уже не первый год отдел по работе с персоналом донимает меня тем, что я не отгулял положенные мне отпуска. В общей сложности, у меня накопилось месяца четыре. Если я уйду на все это время в отпуск, тот, кто временно меня заменит, успеет закрепиться на этом месте навсегда. А по возвращении мне позволят писать любые рецензии для приложения, лишь бы не выплачивать мне два миллиона в качестве выходного пособия, и даже если я ничего писать не буду, они и за это будут платить. И Ришар Глен сможет жить, где пожелает, за счет призрака со стабильным жалованьем.

— А я принял перфедрин? — встревожился Лили, перебирая разложенные по цвету на столе упаковки таблеток.

Это означает, что ему лучше. Я бы даже сказал, что мысль о скором расставании со мной повлияла на него благотворно.

— Ты уверен, что не будешь скучать? Вот по этому всему… по этой жизни…

Я посмотрел ему прямо в глаза:

— Ты же читал письмо. Скажи честно, она смогла бы перенести на Фредерика свои чувства к Ришару?

Он выдержал мой взгляд. И покачал головой.

— А вдруг она узнает, что ты Фредерик?

— Тем больше причин им не быть.

Лили соглашается со всей серьезностью. Он-то лучше других понимает, чего стоят все эти издатели, продюсеры и рестораторы, как быстро заканчивается этот спуск под гору. Залпом выпил капли, скривился и стал изучать кухню с никому не нужными кастрюлями и сковородками.

— А Доминик? Что с ней будет? — спрашивает он.

Этот вопрос задел меня за живое, но врасплох не застал. Ответ уже готов.

— Я же говорил тебе, что ты мне нужен. Живи здесь. За аренду выплачено вперед, я познакомлю тебя с владельцем дома, скажу, что уезжаю в провинцию.

Сначала он отказался категорически. Но вскоре перестал мотать головой из стороны в сторону, а только чуть заметно пожимал плечами.

— Я бы, конечно, рад. А ты… мы будем хоть иногда видеться?

— Само собой. Я живу в доме напротив.

У него просто отвисла челюсть, так он удивился моей дерзости, решительности, безрассудству.

— Да ты что, старик, тебя же узнают! Извини, но ты все равно похож на себя, хоть и без усов…

— Ничего страшного: я мой племянник.

— Как это?

— Но с собой не общаюсь. Мы в ссоре. На что он мне сдался, индюк надутый!

— Не смей его так называть! — возмутился он.

И мы покатываемся со смеху, свои руки он положил мне на плечи через стол. Потом распрямился, застегнул рубашку.

— А она… ты нас познакомишь? Позволишь мне видеться с ней?

— Сколько угодно, раз ты в игре.

Он оживал на глазах. Поднялся, закурил свою безникотиновую сигарету и вернулся в гостиную, встал у окна возле секретера:

— Это там, где свет горит, на третьем этаже?

— Точно.

— Ну и ну! И почему ты с Доминик не был таким хулиганом, психом, короче, настоящим мужиком… Тогда бы не ты ее все время ждал, она бы сама за тобой бегала…

Знаю. Да и он понимает, что именно этим и объясняется мое теперешнее поведение. Докуривает сигарету, открыв окно и опершись на подоконник. Я принял душ, надел привычную черную тенниску и серый пиджак, приклеил усы перед зеркалом в гардеробной. Потихоньку слушал сонату для виолончели, пока ее не заглушил приступ его кашля. Он прислонился к дверному косяку у меня за спиной, скрестил руки на груди и заявил, что теперь, когда он увидел меня другим, ему уже не так нравлюсь я прежний. Я благодарю его за комплимент, предлагаю оставаться здесь, сколько ему захочется, принимать ванны и звонить по телефону.

— Кому?

Я решил не развивать эту тему. Сказал, что вернусь ближе к вечеру и представлю его владельцу дома. Растрогавшись, он отвел глаза и прибавил звук телевизора, который так и включен со вчерашнего вечера. Я постоял секунду на пороге гостиной, глядя на жалкую фигуру посреди огромной белоснежной софы, это его обычное место, где, возможно, он провел с нами последние счастливые вечера в своей жизни.

Подхожу к факсу, смотрю, что мне прислали из газеты. Кладу листы бумаги в карман: пожалуй, напишу статью в машине. В этот момент на автоответчик приходит сообщение. Сделал погромче. Мой агент ругается последними словами, жалуясь на Гийома Пейроля, у которого, похоже, претензии непомерные, а гонору хватит на семерых. Лили потупился, сжимая в руках пульт, как свечу в храме.

— Быстро освоился, — бормочет он.

— Да уж.

— Как думаешь, выйдет из него большой писатель?

— Непременно выйдет, если бросит писать.

На всякий случай я проверяю, не забыл ли документы, которые могут мне понадобиться. А он тем временем напоминает мне про доставленную курьером еще вчера тысячу франков, эти деньги в моем распоряжении, лежат в конверте, под ковриком у двери. Я так растрогался и умилился, что даже отвернулся от зеркала в прихожей, где придирчиво изучал свою внешность.

С тех пор, как я скинул составление приложения «Ливр» на своего помощника, в редакции появляюсь лишь по праздникам — вроде пирога с сюрпризом ко дню Богоявления или застолий в честь проводов на пенсию. Нынче утром свой возрастной лимит празднует наш премудрый ветеран, который двадцать лет вел рубрику «Кино». Отличительная черта: Куросаве предпочитает Мидзогути. Ясно, достойную замену ему не найти.

Я его поздравил и прошелся по залу. Почти все коллеги отметили, что я похудел. Само собой, ведь я больше не обедаю в «Липп», не свечусь в «Куполе» и на прочих банкетах, где от скуки спасают лишь алкоголь да закуска к нему. Одежда Фредерика стала мне велика, и чем больше людей хлопает меня по спине, тычет меня в живот или хватает за руку, тем острее ощущение, будто я здесь ненадолго, проездом, и в чужой шкуре. Все вокруг считают меня хорошим знакомым, а я им подыгрываю, соглашаюсь, когда они говорят мне, что я изменился, но никому из них и в голову не приходит, что я уже не я.