Илюшин помолчал, барабаня пальцами по столу.

– Теперь я тебе кое-что объясню. – Он придвинул лежащие на краю стола тетрадь и карандаш. – Андрей Красильщиков за свое преступление получит четыре года. Иван Худяков… про Худякова можно вообще не упоминать. По совокупности, думаю, лет пятнадцать огребет. Минимум! – Макар вывел на листе «4» и «15», свернул тетрадь в трубочку и бросил Сергею. – Ты, мой друг, на нашу систему правосудия сколько отпахал? Двенадцать лет? Четырнадцать! Может быть, ты не видел, какие сроки дают наши суды, самые гуманные суды в мире? Может быть, ты думаешь, наша пенитенциарная система будет способствовать внутреннему перерождению Красильщикова из убийцы в порядочного члена общества? Или Худяков протянет там больше года?

Бабкин молчал.

– Молчишь, – кивнул Макар. – Получается, расклад у нас, дружище, такой: в твоей системе законности и справедливости два хороших человека, которых переехал каток по имени Вера Бакшаева, отправятся на зону, и один из них там и сдохнет. Мало ему было двадцати лет, давай его еще на пятнадцать закатаем! И матери его тоже не хватило: добьем уж добрую Нину Ивановну! Пожила с сыном два года, таясь от всех и называя его чужим именем, – и довольно с нее счастья.

– Хватит! – не выдержал Бабкин.

– А в моей системе пофигизма и жалости, – неумолимо продолжал Илюшин, – Красильщиков останется восстанавливать Камышовку. Женится на своей Маркеловой, детей родят, будут на себе тащить всю деревню, всех этих несчастных дряхлых старух, которые только и живы что Красильщиковым. Иван Худяков доживет свои пару лет на свободе, умрет возле матери. Так объясни мне, Серега, почему после твоей законности – выжженное поле, горе и смерть, а после моего пофигизма – жизнь и радость? А? Давай! Я тебя внимательно слушаю!

Бабкин вскочил.

– А труп Бакшаевой в пруду не помешает твоим счастливым людям радоваться? Нет?

– Не мое дело! – отрезал Макар. – Помешает – так вытащат и перезахоронят. Худякова за могилкой будет ухаживать; привычное для нее занятие!

Бабкин побагровел.

– Вся твоя система якобы милосердия сводится к тому, что хорошие люди в тюрьме сидеть не должны!

– Не должны, если они двадцать лет уже отсидели!

– Он сбежал! – рявкнул Бабкин.

– И правильно сделал! – повысил голос Макар.

Дверь приоткрылась, за ней мелькнуло чье-то испуганное лицо.

– Явятся с повинной – им всем дадут небольшие сроки!

– Если с судьей повезет! – парировал Илюшин. – Ты ручаешься, что повезет? А если попадется упырь в мантии? На одного Ивана Худякова пришлись две судебные ошибки; кто даст гарантию, что третьей не будет? Ты? Я – не дам, и ты не дашь, если у тебя есть совесть.

– Вот только к совести моей взывать не надо!

– А к чему мне еще взывать? – зло спросил Илюшин. – Не я, а ты хочешь отправить этих бедолаг под карающий пресс нашего правосудия.

– Потому что существует закон!

– Внутри меня существует закон! Мой, внутренний! Он мне подсказывает, что Красильщиков за свою попытку убийства достаточно пострадал! А про Худякова и говорить нечего! Он уже отсидел за…

Илюшин запнулся.

– Вот именно, – устало сказал Сергей. – Он отсидел за убийство, которого не совершал. А теперь на самом деле убил. Да, негодного человека, дрянного… Но ведь убил же, Макар.

– И ты считаешь, что за это он должен пойти под суд…

– Я считаю, что никого нельзя убивать безнаказанно.

Он вновь опустился на стул, провел ладонью по вспотевшему лбу.

– Я не могу рассуждать так, как ты, – после долгого молчания сказал он тихо. – Прости, Макар. Не могу. Для меня твоя логика… она опасная. Она о том, что ты ставишь себя выше закона.

– Едрить твою налево! Ну, конечно, ставлю! Любой нормальный человек свои интересы ставит выше каких-то там условных норм.

– Ну, значит, я не нормальный человек.

Илюшин перевел дух.

– Дружище, – проникновенно заговорил он, – ведь мы с тобой, в конце концов, только частные лица. Не полицейские, не следователи… Имеем мы возможность руководствоваться своими частными представлениями о справедливости или нет?

Бабкин покачал головой.

– В том-то все и дело. Я мент, Макар. – Он неловко усмехнулся, как бы удивляясь самому себе. – Всю жизнь им был. Помнишь, ты меня высмеял… как ты придумал? про генно-модифицированного…

– Я же пошутил, Серега! – быстро сказал Илюшин. – Глупо, идиотски пошутил!

– Ты был прав. Я тогда обиделся… Наверное, потому и обиделся, что все на самом деле именно так и есть… С кристаллической решеткой.

– Слушай, ну какая еще кристаллическая решетка? – Макар умоляюще сложил руки. – Я ее выдумал. Для красного словца. У меня двояк по химии был всю жизнь, меня в восьмом классе на второй год из-за этого оставляли…

Бабкин негромко засмеялся:

– Ты школу закончил экстерном.

– Откуда ты знаешь?

– Ты мне сам проболтался пару лет назад.

– Черт, – пробормотал Макар. – Черт! Доверился тебе в минуту слабости, теперь жалею.

Они замолчали. Солнце заходящими лучами подсветило комнату мягким золотистым светом.

Дверь приоткрылась.

– Можно? – протиснулся Красильщиков. – Извините меня… Вы так кричали… Все было слышно. Можно я вмешаюсь? У вас нет предмета спора, честное слово. Я пойду в полицию.

– Не надо, – попросил Макар. – Андрей Михайлович… Черт с вами, раз вы такой принципиальный, но вы же Худякова под монастырь подведете. Если вы не собираетесь брать убийство на себя, вам придется рассказать, как умерла Бакшаева.

– Пущай рассказывает. – В дверном проеме выросла темная худая фигура. Иван прислонился к косяку.

– А ты куда денешься? – спросил Макар. – Опять в бега?

– Не. – Иван коротко мотнул головой. – Отбегался. Здесь останусь. Мне бы только Надежду уговорить, чтобы рассказала правду… Чтобы не думали плохого. Не обо мне, о матери.

За ним виднелись молчаливые Нина Ивановна и Маркелова.

– Вы идиоты, – с безмерной горечью сказал Илюшин. – Упертые бараны! Бакшаева никогда в жизни не скажет правду! Она панически боится Возняка.

– Так, все. – Бабкин поднялся. – Вы извините, но мне нужно проветрить голову. Скоро вернусь.

Все посторонились. В прихожей он накинул куртку и вышел, жмурясь, на крыльцо.

* * *

Илюшин никогда не узнал, что спас от гибели Татьяну Маркелову. Через пять минут после того, как он уговорил ее отправиться вместе с ним к Красильщикову, во двор Маркеловых огородами прокрался Петр Возняк. За спиной у него висело охотничье ружье его отца.